Вот ведь юмор, вот — ржачка. Я выздоровел!..

Но вместо того, чтобы, как следовало бы, прийти в восторг от этого обстоятельства, — я покрылся испариной. Прирос к тропинке, окончательно прервав свое размеренное движение.

Потянулся к пачке «Североморских», и закурил…

Я ведь всегда рождался снова. Там… Всегда. Каждый раз. Непременно. Снова… Каждый раз разглядывая мир чуть другими глазами.

Каждая моя смерть чуть меняла меня. В чем-то.

Я становился чуть другим… Как я не понимал этого раньше.

А понял сейчас.

Когда неизвестная доселе тяжесть — тихой сапой подкралась ко мне…

Мне тогда было все до лампочки, — возродившемуся опять… Все эти бомбоубежища, наркотики, тупые морды мордоворотов, прочая ерунда. Я тогда взирал на все это чуть ли не с любопытством, словно бы меня это мало касалось, а я наблюдал неземные страсти по телевизору, — удобно устроившись у его экрана на мягком диване, с бутылочкой «Клинского» и пакетиком сушеных кальмаров.

Оказалось вдруг, что я так сейчас пуст, — настолько, что мне хотелось лишь одного.

Умереть.

Но я не мог…

Такая тоска… Если бы Маша с Иваном были здесь, — раздирающая грудь звериная тоска бы не прошла… Они бы не помогли.

Я знал…

Это была волна. Приступ. Нашествие…

Еще минут двадцать назад я любовался природой, и переживал радость вновь обретенной свободы. А сейчас… Почему?..

Я — здоров. Как бык. Прочесал от базы до болотца, и даже не запыхался. Мне не нужно еды, я могу на спор согнуть кочергу или отжаться раз пятьдесят, не меньше.

Без малейших признаков усталости.

Все во мне работает, как часы, — если бы не сбежал от подводников, я бы смог проплыть без акваланга под водой метров двести, и стал бы там у них старшиной первой статьи. Или — второй… Всех бы заткнул за пояс. Всю их диверсионную братию…

Я — идеальный самец в половозрелом возрасте. Прекрасное животное, мышцы которого так и шастают под кожей. Так и шастают.

Но зачем? Для чего?..

Когда нет никакого смысла.

Ни в чем.

Я даже не могу умереть… Чтобы отвлечься.

Как раньше.

На черта мне нужна железная дорога. По которой раскатывают тепловозы, таща на привязи убогие зеленые вагончики…

Рядом оказался трухлявый обломок ствола. Я пнул его изо всей силы ногой. Сапог вошел в сгнившее дерево. Пень перестал существовать.

Вот такой я сильный.

Вот такой крутой богатырь.

Половозрелый самец…

Во мне что-то пропало, — что-то потерялось, что обязательно должно было быть. Что-то выпало из меня, пока я мчался от базы, что-то я обронил, — без чего невозможно жить дальше. Кто-то обокрал меня, — стащив мою суть… Если она была…

А вдруг ее не было? Какой-то там сути!..

Я пришел к конечной своей точке… Дальше муть и чернота, — раздирающая душу пустота!.. Больше ничего.

Ничего больше. Даже — спасительницы смерти!.. Только эти ужасные, невыносимые тиски!.. Больше ничего…

Свет начал меркнуть в глазах.

Животный торжествующий рык драл горло, желая вырваться, — огласить воплем окрестности…

Тогда я сорвался с места, — и побежал. Рванул куда-то, как тогда, в шахте, — в какой-то последний свой момент… Какого черта стоять… Когда можно немного размяться. На звериной трапе. Ухая по сырой земле сапогами. Размахивая в такт руками, — чтобы пропотеть по-настоящему. Тело, — должно работать… Чтобы до изнеможения, до наслаждения — от вида несущегося навстречу перепуганного леса…

Посторонитесь волки и ежи.