Врач отпустил его руку, слегка потрепал за подбородок, оттянул веки и заглянул в глаза. Потом сказал:

— Снимите пиджак и рубашку.

Только с его помощью Кальману удалось раздеться и лечь навзничь на скамейку, покрытую простыней. Его бросало то в жар, то в холод. Зубы у него стучали. Врач внимательно осмотрел его.

— Вам дурно?

— Очень плохо. Меня тошнит.

Врач сделал ему укол в руку и сказал, что он почувствует сейчас облегчение. Потом посадил его и снял с головы повязку. Задумчиво разглядывал он рану в несколько сантиметров длины, наложил на нее мазь и снова перевязал чистой марлей. Закончив перевязку, он сказал:

— Однако вас основательно стукнули. Открытая рана в четыре сантиметра и сильное сотрясение мозга. Вам все еще дурно?

— Сейчас мне немножко лучше.

— Вы уже помните, как вас зовут? — спросил врач и усадил Кальмана на стул. — Наденьте рубашку. — Пока Кальман с трудом одевался, врач снял очки и, моргая, посмотрел на него. — Весьма неприятная штука, если человек не может вспомнить своего имени. — Кусочком замши он протер стекла очков. — Хотя, — продолжал он задумчиво, — сильное сотрясение мозга может повести к временной потере памяти, особенно у тех лиц, кто страдает эпилепсией. — Врач надел очки и поправил их на носу.

Кальману стало не по себе: в словах врача ему почудился скрытый намек. Однако он сделал вид, что не понял его, и смотрел куда-то в сторону. Врач стоял спиной к Кальману и раскладывал свои инструменты.

— Профессора еще не арестовали, — проговорил он. — Даже если они будут утверждать, что он схвачен, знайте, что его не поймали.

— Вы знакомы с господином профессором? — спросил Кальман.

— Будучи студентом, я слушал его лекции.

В комнату вошел молодой офицер и что-то тихо шепнул врачу, который, глядя на Кальмана, спокойно произнес:

— Он не понимает по-немецки; мы можем спокойно говорить.

— Его можно допрашивать?

— Можно, — ответил врач, — но доложите господину майору, что у него серьезное нарушение памяти и сравнительно частые приступы эпилепсии. Вот только что был такой приступ.

Кальман понимал каждое слово. Зачем врач сказал о нем, что он не понимает по-немецки и что у него был приступ эпилепсии? Можно ли принять его сообщническую услугу?

Молодой офицер пожал руку врачу, потом потянул Кальмана за рукав и повел в кабинет майора Шликкена.

Шликкен стоял в небрежной позе, не двигаясь. Он словно ощупывал взглядом Кальмана. Потом кивнул офицеру, чтобы тот посадил его на стул. Когда офицер вышел из кабинета, Шликкен подошел к письменному столу, взял со стола папку и, прохаживаясь по комнате, перелистывал подшитые там бумаги, на некоторых задерживая взгляд. Потом он остановился перед Кальманом. Дружелюбно, хотя и без улыбки, предложил:

— Хотите конфетку? — и, достав из кармана бумажный пакетик, протянул его молодому человеку.

— Спасибо, не хочу, — слабым голосом ответил Кальман.

— Жаль, что вы не любите конфет. — Майор достал одну конфетку и опустил в рот. — Очень вкусные. — Положив пакетик на стол, он вернулся к Кальману и предложил ему ответить, как его зовут, когда и где он родился, назвать девичью фамилию матери, а также сказать, где и когда он был ранен. После каждого ответа Шликкен заглядывал в папку.

— Потрясающе, — проговорил он. — Все данные совпадают. — Закрыв папку, он бросил ее на край стола.