Рэморни поднял голову и остановил на принце туманный взгляд, потом кивнул Ивиоту, чтобы тот дал ему пить. Паж налил большую чашу настоя ромашки, которую больной осушил жадными глотками, торопливо и весь дрожа. Затем он несколько раз приложился к живительной эссенции, нарочно для такого случая оставленной врачом, и его рассеянные мысли пришли наконец в ясность.

– Дай мне пощупать твой пульс, дорогой Рэморни, – сказал принц, – я кое‑что смыслю в этом искусстве. Как! Ты мне протягиваешь левую руку, сэр Джон? Это против правил как медицины, так и учтивости.

– Правая уже отслужила вашему высочеству, – пробормотал больной тихим, надломленным голосом.

– Что ты хочешь сказать? – смутился принц. – Я знаю, твой слуга Черный Квентин потерял руку, но он и левой может наворовать ровно столько, сколько надо, чтобы угодить на виселицу, так что в его судьбе ничто, в сущности, не изменилось.

– Эту потерю на службе вашей милости понес не он… Ее понес я, Джон Рэморни.

– Ты? – сказал принц. – Ты дурачишь меня, или твой рассудок еще не прояснился после снотворного.

– Даже если сок всех маков Египта сольется в одно питье, – сказал Рэморни, – его действие на меня рассеется, когда я погляжу вот на это.

Он вынул из‑под одеяла забинтованную правую руку и протянул ее принцу.

– Если все это развязать, – сказал он, – ваше высочество увидит кровавый обрубок – все, что осталось от той руки, которая всегда была готова обнажить меч по первому велению вашей милости.

Ротсей в ужасе отшатнулся.

– Это должно быть отомщено! – воскликнул он.

– В малой мере уже отомщено, – сказал Рэморни. – Кажется, я видел здесь только что Бонтрона… Или видение ада, возникшее в моем мозгу, когда я пробудился, породило близкий ему образ? Ивиот, позови этого скота – конечно, если он в пристойном виде.

Ивиот вышел и вскоре вернулся с Бонтоном, избавив его от наказания, для него не столь уж не‑приятного, – выпить вторую бутыль вина, потому что первую он уже осушил и она не произвела на него заметного действия.

– Ивиот, – сказал принц, – не позволяй этой твари подойти ко мне. Моя душа отшатывается от него в ужасе и отвращении, в его внешности есть что‑то столь чуждое моей природе, что меня кидает в дрожь, как перед мерзостной змеей, против которой восстает инстинкт.

– Сперва послушаем, что он скажет, милорд, – возразил Рэморни. – Он немногословен, как никто, разве что заставили бы говорить мехи с вином. Ты с ним расправился, Бонтрон?

Дикарь поднял секиру, которую все еще держал в руке, и снова опустил лезвием вниз.

– Хорошо. Как ты узнал человека? Ночь, мне сказали, темная.

– По виду и па слух: одежда, походка, свист.

– Довольно, прочь с моих глаз!.. А ты, Ивиот, вели дать ему золота и вина вдосталь по скотской его природе… Прочь с моих глаз!.. И ты вместе с ним.

– А кого умертвили? – спросил принц, избавившись от чувства омерзения и ужаса, которое владело им, покуда убийца был у него перед глазами. – Надеюсь, это только шутка? Если нет, я должен назвать такое деяние опрометчивым и диким. Кого же постигла жестокая участь быть зарезанным этим кровожадным и грубым рабом?

– Человека немногим лучше его, – сказал раненый, – жалкого ремесленника, которому, однако, волей судьбы случилось превратить Рэморни в калеку, черт бы уволок его низкую душу!.. Мою жажду мести не насытит его смерть – капля воды, упавшая в горн. Я буду краток, потому что опять мои мысли пошли вразброд, только необходимость еще связывает их на время, как держит колчан горстку стрел.