– Ладно, – усмехнулся Генри, – понимаю… Я тоже в свое время умел позабавиться – повеса был хоть куда! Но лучше скажу напрямик: что касается меня, так я вот уже много‑много месяцев совсем другой человек, так что, красотка моя, нам надо расстаться раньше, чем такая пташка захотела бы отпустить от себя пригожего молодца.

Луиза плакала без слов, все еще не поднимая глаз, как плачут, когда чувствуют обиду, на которую не вправе жаловаться. Наконец, видя, что ее провожатый теряет терпение, она начала, запинаясь:

– Высокородный сэр…

– Сэром зови рыцаря, – сердито сказал горожанин, – а высокородным – барона. Я – Гарри из Уинда, честный оружейник и к тому же независимый от цеха.

– Значит, добрый ремесленник, – сказала музыкантша. – Вы судите обо мне сурово, но у вас есть на то видимое основание. Я немедленно избавила бы вас от своего общества, которое, возможно, приносит мало чести порядочному человеку, но я и в самом деле не знаю, куда мне идти.

– На ближайшую ярмарку или храмовый праздник, – отрезал Генри, не сомневаясь, что растерянность ее притворная – девчонка хочет ему навязаться, вот и прикидывается, а может быть, и сам страшась соблазна. – Значит, в Охтерардер, на праздник святого Медокса. Поручусь, что ты без труда найдешь туда дорогу.

– Афте… Оттер… – повторила певица, тщетно силясь одолеть кельтское произношение. – Мне говорили, что мои песенки будут непонятны людям, если я подойду ближе к тому угрюмому горному кряжу.

– Значит, ты хочешь остаться в Перте?

– Но где тут устроиться на ночь? – сказала скиталица.

– А где провела ты эту ночь? – возразил Смит. – Уж ты, разумеется, знаешь, откуда пришла, хоть, видно, еще не решила, куда пойдешь.

– Я ночевала в странноприимном доме при монастыре. Но меня пустили туда после долгих уговоров и наказали больше не возвращаться.

– А теперь, когда тебя гонят Дугласы, тебя туда нипочем не примут, уж это наверняка. Но принц упомянул сэра Джона Рэморни… Я могу провести тебя переулками к его жилищу… хоть это и не дело для честного горожанина, да и некогда мне.

– Пойду куда‑нибудь… Я знаю, я для людей – бесчестье и обуза. Было время, когда на меня смотрели иначе… Но этот Рэморни – кто он такой?

– Учтивый рыцарь. Ведет веселую холостяцкую жизнь и состоит конюшим и, как говорят, privadonote 29при молодом принце.

– Как! При этом шалом и надменном молодом человеке, из‑за которого и вышел весь скандал?.. Ох, не отводите меня туда, добрый друг! Неужели не сыщется какой‑нибудь христолюбивой женщины, которая приютила бы несчастное создание у себя в хлеву или в амбаре на одну ночь? Рано поутру я уйду. Я ей щедро заплачу. У меня есть золото – вам я тоже заплачу, если вы отведете меня куда‑нибудь, где я смогу укрыться от этого буйного повесы и от слуг черного барона, который как глянет, так убьет.

– Приберегите ваше золото для тех, у кого его недостаточно, сударыня, – сказал Генри, – и не суйте в честные руки деньги, заработанные виолой, бубнами и пляской, а может быть, и чем похуже. Говорю вам напрямик, сударыня, меня вы не одурачите. Я провожу вас в любое безопасное место, какое вы мне назовете, потому что мое обещание крепко, как стальные оковы. Но вам меня не убедить, что вы не знаете, куда идти. Не так вы неопытны в своем ремесле, чтобы не знать, что в любом городе, а тем более в таком большом, как Перт, имеются заезжие дворы, где особа, подобная вам, всегда получит приют за свои деньги, если не найдет простака, который уплатил бы за ее постой.