«Ну вот, полюбуйся, скотина ты этакий, – выругал Генри сам себя. – Мне, конечно, к спеху, но разве у бедняжки от этого вырастут крылья? Да еще она тащит поклажу! Скажу по правде, где коснется женщины, там я истинный невежа, я непременно окажусь дурак дураком, когда искренне хочу сделать все по‑хорошему…»

– Послушай, девочка, дай‑ка я понесу твои вещи. Тогда у нас дело пойдет быстрей.

Бедная Луиза хотела воспротивиться, но она так запыхалась, что не могла произнести ни слова, и она позволила добросердечному покровителю отобрать у нее корзиночку. Увидав это, собака забежала вперед, встала на задние лапки и, помахав передними, вежливо заскулила, как будто просясь, чтоб и ее понесли на руках.

– Что ж, придется, хочешь не хочешь, взять и тебя, – сказал Смит, видя, что бедная тварь устала.

– Фи, Шарло! – прикрикнула Луиза. – Точно ты не знаешь, что тебя я могу нести сама!

Она попробовала подхватить спаниеля, но тот увернулся и, подбежав к Смиту с другого боку, снова запросился на руки.

– Шарло прав, – сказал Смит. – Он знает, кому больше пристало его нести. Это мне говорит, моя красавица, что ты не всегда таскала сама свою ношу… Шарло умеет кое о чем поведать.

Такая мертвенная бледность легла на лицо бедной потешницы при этих словах, что Генри почел нужным поддержать девушку, боясь, что она упадет на землю. Однако она оправилась в две‑три секунды и слабым голосом попросила своего проводника вести ее дальше.

– Ну, ну, – сказал Генри, когда они снова двинулись, – держись за мой плащ или за руку, если так тебе легче будет идти. Эх, посмотрел бы кто на нас со стороны! Мне бы еще ребек или гитару за спину да мартышку на плечо, и мы – ни дать ни взять – веселая чета бродячих актеров: становись у ворот замка да бренчи на струнах…

«Эх, молот и гвозди! – ворчал он мысленно. – Если кто из знакомых повстречает меня с корзинкой этой потаскушки за спиной, с ее собачкой на руках и с нею самой, уцепившейся за мой плащ, ну как ему тут не подумать, что я и впрямь превратился в нищего бродягу? Я бы отдал лучший панцирь, какой выходил из‑под моего молота, только бы никто из болтунов‑соседей не встретил меня в таком обличье, смеху тогда не было б конца от Валентинова дня и до сретения!»

Волнуемый этими мыслями, кузнец, хоть и рискуя изрядно удлинить дорогу, которую хотел проделать как можно быстрее, выбрал самый окольный и пустынный путь, чтобы по возможности избежать главных улиц, где все еще толпился народ после недавнего переполоха. Но, к несчастью, этой уловкой он ничего не достиг: едва свернув в узкий переулок, он встретил человека, который шел, прикрыв лицо плащом, видно так же, как и он, желая пройти неопознанным. Однако тонкая, тщедушная фигурка, ноги‑веретенца, торчавшие из‑под плаща, и подслеповатые глазки, мигавшие над его верхними складками, так безошибочно выдавали в нем аптекаря, как если бы он прицепил спереди к шляпе свою вывеску. Неожиданная и крайне неприятная встреча повергла кузнеца в смятение. Изворотливость не была свойственна его прямому и смелому нраву, а зная этого человека как любопытного соглядатая и злостного сплетника, да к тому же издавна питавшего к нему особую неприязнь, оружейник подумал с надеждой лишь об одном исходе: может быть, почтенный аптекарь сам подаст ему повод пустить в ход кулаки – и тогда он свернет шею неприятному свидетелю и раз навсегда заткнет ему рот.

Но, увы, аптекарь не сделал и не сказал ничего, что могло бы оправдать такую чрезвычайную меру.