А к чему называть настоящее имя? В конце концов, это было первое свидание.

Первое свидание. Он не собирался убивать ее сегодня. Она ему нравилась. По-настоящему нравилась. По крайней мере не очень напоминала других. Если бы не ее волосы. Длинные, каштановые волосы. Да, к этому свиданию он оказался не совсем готов. Но почему она хотела задушить его? Почему так отбрасывала свои волосы назад? Зачем ей понадобилось заглядывать в водительские права? Зачем задавала так много вопросов? И почему не давала ему дышать? Нет, он не был готов. Он к этому не готовился. Хотя всегда любил сначала подготовиться.

«Ладно, теперь она все равно мертва. К тому времени, когда ее найдут, меня здесь уже не будет, — решил парень. — Я не оставил никаких следов. Здесь никого не было. Будем надеяться, что со мной ничего не случится. Теперь по крайней мере я снова могу дышать».

Ветровое стекло стало чистым. Он включил фары и дал задний ход, выезжая на дорогу.

«Пора в другой город. Все равно надо ехать дальше».

Ему это не совсем нравилось, но разве у него был выбор? Какой уж тут выбор, если девушки так ведут себя? Задают вопросы, не позволяют дышать.

Он поставил рычаг переключения скоростей в положение «паркинг» и полез в бардачок. Руки не дрожали. Это хороший знак. Он снова мог дышать, и руки не дрожали.

Потом включил свет, вытащил дорожную карту, твердой рукой осторожно развернул ее. Быстро пробежал по ней глазами и остановился на названии ближайшего города — Шейдисайд.

Несколько раз тихо и четко произнес про себя: «Шейдисайд. Похоже, то, что мне нужно». Наконец вернул потрепанную измятую карту на место, выключил свет над головой, затем, тихо напевая про себя, перевел рычаг на положение «драйв» и дал газ. Машина рванула с места и растворилась в прохладной, тихой ночи.

Глава 2

Саксофон издал противный блеющий звук, и Челси Ричардс с отвращением оттолкнула от себя инструмент.

— Надоела мне такая жизнь, — равнодушно проговорила она.

— Не начинай, — тихо предупредила ее мать с другого конца маленькой гостиной. Она опустила газету ровно настолько, чтобы можно было бросить в сторону Челси предостерегающий взгляд, который говорил: «У меня нет настроения выслушивать твой обычный перечень жалоб».

Челси пробежала пальцами по клавишам саксофона, перегнулась через складное кресло, в котором сидела, и чуть не стукнулась головой о стоявший перед ней пюпитр.

— Иногда мне кажется, что я не член этой семьи, — пожаловалась она, не обращая внимания на слова и взгляд матери. — Такое ощущение, будто меня удочерили.

— Не удочерили, а вывели, — насмешливо уточнила миссис Ричардс, вновь спрятавшись за газету. — Надеюсь, ты закончила упражняться на этой штуке?

— Ты не выносишь, когда я играю на саксофоне, — обвинила ее Челси.

— Играешь на саксофоне? По-моему, ты только что издевалась над ним! — заметила миссис Ричардс и рассмеялась.

Челси привыкла к сдержанному юмору матери. Иногда он исправлял ее плохое настроение, но не сейчас.

— Видно, старость берет свое, ведь так? — сердито произнесла она и с горечью подумала: «Я не обладаю ни маминой приятной внешностью, ни даже ее чувством юмора». Затем вытащила мундштук, выдула из него слюну и спросила:

— Если меня не удочерили, то как же получилось, что ты такая высокая и худая, а я такая коротышка и толстая?

— Челси, прекрати! — раздраженно воскликнула мать. Опустив газету на колени, она покачала головой. — Почему тебя все время так и тянет повторять одно и то же?

— Зато получается разговор, — отрезала Челси, все больше распаляясь.