|
Он скрывал пытку от всех, кроме себя самого, старательно притворяясь безразличным к состоянию соседской девчонки. Это по-могало вводить в заблуждение Клитумну, которая всегда теперь была осведомлена о происхо-дящем в соседском доме, поскольку носила мантию чудесного спасителя. – Я очень хочу, чтобы ты зашел в тот дом и навестил бедняжку, – сказала Клитумна. (Раз-говор происходил примерно тогда, когда Марк Юний Силан вел свои семь великолепных легионов на север по Фламиниевой дороге.) – Она часто спрашивает о тебе, Луций Корнелий. – У меня есть занятия получше, чем расхаживать на задних лапках перед дочкой Цезаря, – огрызнулся он. – Вздор! – решительно вмешалась Никополис. – Тебе абсолютно нечего делать! – По-твоему, я в этом виноват? – возмутился он, так резко повернувшись к своей любов-нице, что та испуганно отпрянула. – У меня могло бы быть дело! Я мог бы сейчас идти с Сила-ном на войну с германцами. – Ну и почему же ты не пошел? – спросила Никополис. – Они так снизили ценз, что ты, с твоим именем, быстро попал бы в списки. Он хищно улыбнулся, обнажив длинные острые клыки, – оскалился: – Я, патриций из рода Корнелиев, буду топать – ать-два! – как простой солдат в легионе? Да лучше пусть меня германцы продадут в рабство! – Это вполне возможно, если германцев не остановят. Правда, Луций Корнелий, иногда ты очень хорошо демонстрируешь, что самый главный твой враг – ты сам! Клитумна лишь попросила тебя сделать одолжение – навестить умирающую девушку, а ты ворчишь, что у тебя нет ни времени, ни желания. Ты поражаешь меня! – Ее глаза хитро блеснули. – В конце концов, Луций Корнелий, признай: твоя жизнь стала намного комфортнее с тех пор, как Луций Гавий так кстати скончался. – И она замурлыкала мелодию популярной песенки, в которой говорилось о том, что певец убил своего соперника и сбежал со своей любовью. – Кста-а-а-ти сконча-а-а-лся! – пропела она. Лицо Суллы окаменело. – Дорогая моя Никополис, почему бы тебе не спуститься к Тибру и не оказать мне огром-ную услугу, прыгнув в него? Тема Юлиллы была благоразумно закрыта. На время. То и дело она возникала – вновь и вновь. В глубине души Сулла тайно мучился, сознавая свою уязвимость. В любой момент глу-пую служанку Юлиллы могут поймать, когда она будет пробираться к нему с письмом. Или саму Юлиллу застанут за написанием письма… И тогда – что будет с ним? Кто поверит, что он, с его-то прошлым, не был замешан ни в какой интриге? Одно дело – иметь сомнительную репутацию, и совсем другое, если цензоры объявят его виновным в совращении дочери сенатора. Он уже никогда, никогда не сможет стать сенатором. А войти в Сенат было его целью. Он очень хотел уехать из Рима, но не смел. Что еще могла вытворить строптивая девушка в его отсутствие? Признаваться в этом, даже себе самому, было противно, но он не мог покинуть ее сейчас, когда она так больна. Мысли крутились в его голове, словно сбитое с толку животное, неспособные остановиться, выстроиться. Он вынимал увядший венец, который прятал в одной из своих семейных реликвий, и сидел, держа его в руках и чуть не плача от страстного желания. Он знал, куда собирается идти и что намерен сделать. Эта несчастная девушка невыносимо осложняла его жизнь, и все же она была началом всего – со своим венцом из трав. Что делать, что делать? Выход из путаницы намерений требовалось отыскать один-единственный – сразу безошибочный. И без дополнительного осложнения в виде Юлиллы. Он даже подумывал о самоубийстве. Это он-то, последний человек в мире, способный это сделать! А потом его мысли вновь возвращались к Юлилле. Всегда к Юлилле. Почему? Он не любил ее, он не способен был любить. И все же наступали минуты, когда он жаждал ее, страстно желал кусать ее, целовать ее, пронзать до тех пор, пока она не закричит в экстазе. |
