|
– Благодарю тебя, Гай Юлий. Почту за честь. * * * Луций Корнелий Сулла проснулся сразу следом за солнцем новогоднего дня. Проснулся почти протрезвленным. Он лежал точно так же, как упал вчера, – между мачехой и любовницей. Обе дамы – по отношению к обеим это лишь эвфемизм – лежали к нему спиной и были полно-стью укрыты. Это было представлением, разыгранным специально для того, чтобы превратить разбудившую его утреннюю эрекцию в изощренную пытку. Несколько мгновений он пытался переглядеть свой третий глаз, бесстыдно смотрящий на него поверх живота, но борьба была неравной. Приняв решение, Сулла правой рукой осторожно приподнял край покрывала мачехи, левая же его рука потянулась к любовнице. В то же мгновение обе женщины, притворявшиеся спящими, вскочили с постели и с ярост-ным криком принялись избивать его с обеих сторон. – За что? – вскричал он, сворачиваясь в клубок и силясь уберечь от ударов пах, где эрекция спала, как пустой винный бурдюк. Не стесняясь в выражениях, они объяснили – за что, изложив события вчерашнего вечера, визжа и перекрикивая друг дружку. Теперь и он вспомнил, что произошло. Метробий, будь прокляты его глаза! Но какие же глаза у мерзавца… Блестят, как будто черный обкатанный янтарь. А ресницы такой длины, что можно намотать на палец. Сливочная кожа, черные волосы вьются, падая на тонкие, как у девушки, плечи. А какая попка! Четырнадцать лет ему было, но порок в нем – тысячелетний, в этом ученике Скилакса-актера, в этом грязнуле, в этом злом мальчике, в этом развратнике, в этом тигренке… Обычно Сулла предпочитал женщин, но Метробий – что-то особенное. На пиршество при-шел он, одетый Купидоном, – Скилакс в костюме Венеры сопровождал его. Над мальчише-скими лопатками трепетали смешные неловкие крылышки из перьев, шафранный шелк обтекал бедра. Так душно было в доме, что вскоре стало понятно: шафранный краситель – дешевка. Смешавшись с горячим потом, он потек оранжево-желтыми струями по ногам Купидона. Шелковая повязка намокла и приклеилась к коже, привлекая внимание к тому, что было сокрыто под ней. С первого, быстрого взгляда он Суллу очаровал. Но и Сулла очаровал его. Много ли муж-чин с такой, как у Суллы, белой кожей? С таким цветом волос – совсем как восходящее солнце? А его глаза, подернутые туманом, – точно белые… Не говоря уже о лице, которое притягивало к себе столько взоров в Афинах, куда некто Эмилий, пусть его имя останется тайной, бесплатно, лишь наслаждаясь ласками юноши, на своем корабле перевез шестнадцатилетнего Суллу. Путем дальним, вокруг всего побережья Пелопоннесского. Но в Афинах участие этого благодетеля за-кончилось – Эмилию не хотелось рисковать репутацией, он был слишком важной персоной. Римляне стыдились гомосексуализма и признавали его недостойным пороком. Греки же, напро-тив, считали его наивысшей формой любви. Первые скрывали свои пристрастия как величайшую тайну. Вторые – всячески превозно-сили и хвастались перед друзьями своими любовниками. Сулла быстро осознал, что первые не лучше вторых. Только в первом случае ценители ши-ре распахивали кошельки – страх и риск обостряли их вожделение. Греки, наоборот, считали необязательным платить за доступное и обычное. Сулле не приходилось рассчитывать на их признательность. Разочаровавшись, Сулла при помощи шантажа вырвал у Эмилия деньги на обратный путь в Италию и Рим и покинул Афины навсегда. С возрастом он изменился. Бреясь впервые, он ощутил себя настоящим мужчиной и быстро охладел к подобным себе. Даже их щедрые подарки не возбуждали его. И тогда он открыл для себя… женщин. Он понял, что те еще лучше мужчин. Сами стре-мятся, чтобы их подчиняли и использовали, сами готовы платить за свои унижения. В детстве он мало их знал. Мать его умерла рано, оставив детей спившемуся отцу, которо-го они мало интересовали. |
