– И когда же ты об этом догадался? – напрягся Голубков.

– Давно.

– А вот я до сих пор не сподобился, – признался полковник.

– Потому что вы так увлеклись грандиозностью поставленной задачи, что явно рассчитывали на заинтересованность в этом англичан, немцев, американцев, террористов, в конце концов, и не подумали о наших любителях политических игр. Вообще мне кажется, многое в системе взаимоотношений «великолепной семерки» и УПСМ должно подвергнуться корректировке.

– Даже так?

– Да, мы не работаем бесплатно. Что с того? Слишком много истрачено светлого в наших душах, а затем оплачено в лучшем случае равнодушием – это еще самое слабое определение. Я не о прошлых делах, я о людях, которые нами повелевали, направляли и были ответственны за состояние наших умов, кошельков, уважения.

Сергей сделал протестующий жест, заметив желание Голубкова что‑то сказать.

– И пятьдесят тысяч – это предоплата, как говорят теперь. Лично против вас я ничего не имею, но покопайтесь среди окружения, взвесьте – кого мы ведем? Найдется ли на десяток кормчих хоть пара с «чистыми руками, холодным сердцем и...»? Вот видите, стало уже забываться... Если это грандиозный блеф, но блеф ради России, мы согласны, а так... не за понюшку табака... Круглов – мудак, но ведь таких еще в России миллионы, одураченных, униженных и все‑таки надеющихся на что‑то. И Круглов убит.

– Бунт на корабле? – неожиданно улыбнулся полковник.

Пастухов впервые увидел улыбку на его лице. Он считал вполне естественным ее всегдашнее отсутствие. Да, видимо, и сам Голубков уже разучился это делать.

– Ладно. Забудем. Это так... Это непрофессионально. Видимо, я начал уставать... Продолжим.

– Многое из того, что ты сказал, я передумал в твоем возрасте и теперь спрятал это внутри себя. Черт с ними, с кормчими. Кормчие приходят и уходят, а Россия остается всегда. Пусть другая, но – своя. Для нее и будем...

На скамейке по соседству какие‑то мужики лили пиво, то и дело повторяя рекламный слоган – «надо чаще встречаться».

Ну хоть так, подумал Сергей.

– А вообще‑то с некоторых пор меня не оставляет в покое нехорошее предчувствие.

– С каких пор, капитан, ты стал суеверным?

– Это не то, что вы думаете. – Сергей внимательно посмотрел на полковника, как бы взвешивая и решая, какая доля откровенности тут возможна. В свете последних событий он окончательно уверился в том, что Голубков ни сном ни духом не ведает о подозрениях группы относительно той роли, которую ей отвели в происшедших событиях.

Он не стал заходить издалека. Будучи человеком прямым, когда того требовали обстоятельства, Пастухов предпочитал играть с открытыми картами. И самым весомым аргументом в пользу именно такого решения было то, что Голубков ни разу не скрывал от него правды. Правда, дозировал он ее по своему усмотрению.

Сергей напомнил полковнику историю СОИ и наконец добрался до нынешней ситуации.

– Ты хочешь сказать, что все это грандиозный блеф на уровне государственной политики?

– А вы разве не сталкивались с подобными вещами раньше? Кому было нужно вводить президента в безвыходное положение? Кто больше всех кричал, что пора кончать с Чечней? Кто убеждал, что там хватит одного полка регулярных войск и батальона танков? Кто составлял ориентировки и подсовывал их во время утреннего доклада?.. Вопросов тьма. Виновных нет, так же как нет сейчас ответов.

– Это было бы слишком невероятно, чтобы быть правдой...

– Я вас очень ценю, товарищ полковник. Вас ценят и люди, находящиеся выше вас по служебной лестнице. При игре в шахматы иногда для достижения победы жертвуют ферзем.