Но с другой стороны, может, это они просто так говорят.

Но я сомневаюсь и готов пойти на риск, как и на все остальное.

Ночь тянет меня к острию конуса земной тени, точно целится мною в мишень вдалеке. Ах, пусть будет хуже, дура-звезда и скала-соучастница. А ты, птица темная, сделай что должно, ибо что-то я принял и что-то отбросил, что-то я сделал и что-то отринул, что-то нащупал и что-то забыл, чем-то я был и чем-то я не был — все это вместе значит, выражает, представляет и есть меньше полмысли любого из нас, ни граном меньше — и уж точно ни граном больше.

Прикончи меня, отпусти меня; я высказался и от слов не откажусь, а теперь — уже заря? Я сплю, я грежу или слышу побудку и горн все ближе? — я смотрю в лицо будущему, отринув жизни опустошение и этих тупых гонителей; я поднят как надо, снова вознесся, блистательно и ликующе вздыблен к небесам цвета крови и роз, усмехаюсь при стуке костей (да да; умри! умри! Iacta est alea*,  мы, кто вот-вот умрет, презираем тебя), я смеюсь их овации, что грохочет, меня ободряя, и тем приветствую свой конец.

* Жребий брошен (лат.).