— Бог до сих пор говорит с нами! — Эркенвальд посмотрел на крышу, словно мог мельком увидеть бога, заглядывающего в дыру в потолке. — Бог говорит с нами!

Он читал проповедь больше часа.

Его слюна блестела в бивших через дымовую дыру солнечных лучах. Он корчился, он кричал и содрогался. И снова и снова возвращался к словам из Евангелия, что жены должны быть покорны своим мужьям.

— Послушны! — проорал Эркенвальд еще разок и сделал паузу.

Я услышал стук в дальнем конце зала — стражник опустил на пол свой щит.

— Послушны! — снова завопил Эркенвальд.

Этельфлэд высоко держала голову. Оттуда, где я стоял — из-за ее спины, — казалось, что она смотрит прямо на этого сумасшедшего, злобного священника, который теперь сделался епископом и правителем Лундена.

Этельред рядом с ней заерзал, но, когда я несколько раз мельком видел его лицо, у него был на редкость самодовольный вид.

Большинство людей в зале явно скучали, и лишь один из них, Беокка, казалось, не одобрял проповедь епископа. Один раз он поймал мой взгляд и заставил меня улыбнуться, негодующе приподняв бровь. Я был уверен: дело не в том, что Беокке не нравится послание Господа, просто он убежден — оно не должно читаться так публично.

Что же касается Альфреда, тот невозмутимо смотрел на алтарь, пока бесновался епископ, но кажущейся невозмутимостью король маскировал свою причастность к происходящему: эта горькая служба никогда не произошла бы без ведома и дозволения короля.

— Послушными! — снова завопил Эркенвальд и уставился вверх, на небеса, будто одно это слово решало проблемы всего человечества.

Король одобрительно кивнул, и мне пришло в голову, что Альфред не только одобрил шумную проповедь Эркенвальда — но, возможно, и потребовал, чтобы тот ее прочел.

Может, король считает, что публичное увещевание спасет Этельфлэд от битья исподтишка?

Послание явно соответствовало философии Альфреда, потому что тот верил: королевство сможет процветать лишь тогда, когда будет управляться с помощью законов, получая распоряжения от правительства, будет послушно воле Бога и короля.

Но как он мог смотреть на свою дочь, видеть ее синяки — и одобрять все это? Он ведь всегда любил своих детей. Я наблюдал, как они растут, и видел, как Альфред играет с ними, однако его религия позволяла ему унижать любимую дочь.

Иногда, молясь своим богам, я отчаянно благодарю их за то, что те позволили мне спастись от бога Альфреда.

У Эркенвальда наконец иссякли слова. Наступило молчание, а потом Альфред встал и повернулся к нам лицом.

— Слово Господа, — сказал он, улыбаясь.

Священники пробормотали короткие молитвы, после чего Альфред покачал головой, словно выбрасывая из нее дела благочестия.

— Город Лунден теперь — истинная часть Мерсии, — сказал он, и через зал пронесся одобрительный, более громкий шум. — Я вверил гражданское правление этим городом епископу Эркенвальду, — он повернулся к епископу и улыбнулся ему, а тот самодовольно ухмыльнулся и поклонился, — а господин Утред будет отвечать за оборону города.

Альфред посмотрел на меня. Я не поклонился.

Тогда Этельфлэд повернулась. Я думал, она не знает, что я нахожусь в этом зале, но, когда произнесли мое имя, она повернулась и пристально посмотрела на меня. Я подмигнул ей, и на ее покрытом синяками лице появилась улыбка.

Этельред не видел, как я подмигнул. Он демонстративно игнорировал меня.

— Город, конечно, — продолжал Альфред, и его голос внезапно стал ледяным, потому что он заметил, как я подмигиваю, — находится под властью и правлением моего любимого зятя. Со временем Лунден станет ценной частью его владений, однако в данный момент мой зять милостиво согласился, чтобы Лунденом управляли опытные в таких делах люди.