Там, где я стоял, в центре корабля, было свободное пространство, а подпорка мачты преграждала путь нападавшим. И я все время посматривал влево и вправо, мимо огромной подпорки, чтобы вовремя заметить опасность.

Человек со всклокоченной бородой взобрался на скамью перед Райпером, собираясь рубануть того топором по голове. Но этот воин слишком высоко держал свой щит, и Вздох Змея пронзил его живот снизу вверх. Я повернул клинок, дернул вбок, и топор норвежца упал позади Райпера, пока враг вопил и дергался на моем клинке.

Что-то врезалось в мой щит — топор или меч. Человек со вспоротым животом упал на это оружие, и кровь побежала по клинку Вздоха Змея, согревая мою руку. Рядом со мной воткнулось копье — я отразил его своим щитом. Наконечник копья исчез, когда копье дернули назад, и я внахлест сомкнул свой щит со щитом Райпера как раз перед тем, как копейщик ударил снова.

Я помню, как думал: «Пускай! Они могут все утро тыкать копьями в щиты, и без толку!»

Чтобы нас сломить, нужно было перебраться через мешающие атаке скамьи и сразиться с нами лицом к лицу. Посмотрев поверх края щита, я увидел лица и бороды врагов. Те кричали. Я понятия не имел, какими оскорблениями они нас поливают, знал только, что они нападут снова.

Они напали, и я снова вскинул щит. Слева от меня человек вскочил на скамью, а я ткнул его в ногу Осиным Жалом. То был слабый удар, но умбон моего щита попал противнику в живот и отбросил его назад. Чей-то клинок ударил меня в низ живота, но кольчуга не порвалась.

Теперь они толпой двигались по кораблю; те, что были в задних рядах, заставляли передние идти прямо на наши клинки. Враги теснили нас одним своим натиском и весом, и я смутно сознавал, что кое-кто из наших людей защищает наши спины от контратаки воинов Хэстена, взявших на абордаж «Морского Орла», а теперь пытающихся отбить у нас «Дракона-Мореплавателя».

Два человека сумели пройти мимо подпорки мачты и обрушили на меня свои щиты. Эта сокрушительная атака заставила меня качнуться назад вбок. Я обо что-то споткнулся, сел на край гребцовой скамьи и в слепой панике ткнул Вздохом Змея мимо края щита. Я почувствовал, как клинок пронзил кольчугу, кожаную одежду, кожу, мышцы и плоть. Кто-то врезался в мой щит, и я толкнул его вперед — мой меч застрял в теле противника. Это было чудом, что ни один враг не помешал мне встать. Края моего щита соприкоснулись с краями щитов стоявших слева и справа, я проревел боевой клич и, вывернув Вздох Змея, вырвал его из тела.

Топор зацепился за верхнюю кромку моего щита; враг попытался оттянуть его вниз, открыв меня для удара. Но я резко опустил щит, высвободил его, а потом снова вскинул вверх. Мой меч снова был свободен, и я смог сделать им выпад, целясь в того, кто держал топор.

Теперь во мне смешались воедино инстинкты, ярость и вопящая ненависть.

Сколько длился этот бой? Может, мгновения, а может, час. Я не знаю и по сей день. Я слушаю, как мои поэты поют о былых боях, и думаю: «Нет, все было не так». И уж наверняка тот бой на борту корабля Хэстена не имел ничего общего с песнями, которые распевают мои поэты. Тот бой был не героическим и грандиозным, и не лорд войны приносил смерть своим непобедимым искусством владения мечом.

Была паника. Был малодушный страх. Люди обделывались в том бою, люди мочились, люди истекали кровью, люди гримасничали и жалобно плакали, как дети, которых высекли.

То был хаос взлетающих клинков, ломающихся щитов, увиденных краем глаза промельков, отчаянного парирования ударов и выпадов вслепую. Ноги скользили по крови, мертвые лежали со скрюченными руками, раненые зажимали ужасные смертельные раны и плакали навзрыд, зовя матерей, и кричали чайки. И все это воспевают поэты, потому что таково их ремесло. Они заставляют все это выглядеть просто чудесным.

Мягкий ветер дул над приливом, заполняющим ручей Бемфлеота, где крутилась вода.