– Ну, давай, – согласился Эдвард, накинув пальто.

Я подошёл ближе, чтобы тоже послушать. Всё, что так любил Скэриэл, было для меня абсолютно непонятным. Каждый раз, когда он заводил разговор о художниках или древнегреческих мифах, уходил в исторические дебри, предавался философским размышлениям, цитировал любимых поэтов, я чувствовал себя самым ничтожным тупицей во всём мире; в такие минуты в моей пустой голове ветер одиноко гонял перекати-поле. Я представлял себя рыбой, которая только и может, что беспомощно открывать рот. Хотя мои познания в поэзии были равны нулю, да я и не стремился это как-то исправить, мне нравилось смотреть, с каким удовольствием Скэриэл выступает перед нами.

Эдвард слушал, стоя в холле. На его лице заиграла улыбка, как будто он действительно был родным дядей, наблюдающим за тем, как племянник декламирует стихотворение из школьной программы.

– Скэриэл, – недовольно поморщился Эдвард.

Лоу заливисто засмеялся, по достоинству оценив реакцию Эдварда.

– Это правда стихотворение о сне, – попытавшись унять смех, проговорил он. – О нескончаемом спокойном сне, к которому мы все когда-нибудь придём.

– Джером, не слушай его, – предупредил Эдвард, выходя из дома.

– У Рембо есть другое стихотворение, ещё лучше этого, называется «Срам»! – крикнул ему вдогонку Скэриэл.

– Упаси боже, я не буду это слушать. – Эдвард захлопнул дверь, оставив нас двоих в холле.

Довольный Скэриэл лёгкой походкой вернулся на кухню. В приподнятом после выступления настроении он поставил турку на минимальный огонь и потянулся к верхнему шкафчику за кофейными зёрнами.

– Давай по чашке кофе? Это настоящий кофе, а не тот, что в пакетиках, который ты привык пить, – дружелюбно предложил Лоу.

– Хорошо. – Его весёлое настроение передалось и мне. – Какие планы на завтра?

– О, – повернулся ко мне Скэриэл; его улыбка на мгновение сменилась озадаченным выражением лица. – Забыл тебе сказать. Завтра ребята придут к нам готовить проект по Французской революции.

– Ясно. – Настроение моментально упало.

– Не хандри, – повернувшись к плите, произнёс он. – Можешь побыть с нами, если хочешь.

– Я буду с Эдвардом на втором этаже.

– Он сегодня вечером уедет к Ноэлю. – Скэриэл завис на секунду, упоминание Ноэля далось ему с большим трудом.

Я промолчал. Скэриэл больше не пытался со мной заговорить.

– Я сейчас рехнусь! Ещё раз. – Закрыв книгу, Скэриэл процитировал по памяти первые строчки:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал…

Он сбился ближе к середине первой песни «Язва. Гнев».

Грозно взглянув на него, отвечал Ахиллес быстроногий: «Царь, облечённый бесстыдством, коварный душою мздолюбец!»

– Мздолюбец, – недовольно повторил Скэриэл, затем добавил сам себе: – Почему нельзя просто сказать «взяточник»… Наверное, это как-то испортит рифму или стиль…

Я ничего не ответил. Иногда он ворчал, если материал отказывался задерживаться в его голове дольше, чем на десять минут. Скэриэл быстро всё схватывал, но и у него были неудачные дни, когда мозг не воспринимал заученное. В такие моменты Скэриэл становился зверски раздражительным, и я предпочитал не попадаться под горячую руку.