|
О своем поведении Сергей Сергеевич скрыл; поведение его не изменилось ни капли: так же он уходил спозаранку; возвращался к полуночи; говорил для приличия фифку, если видел барона Оммау-Оммергау, чуть-чуть хмурился, если видел Лппанченко, благодушнейшим образом кивал головой на слова «эволюция – революция», выпивал чашку чая и тихонько скрывался: он заведовал – где-то там – провиантами. Был Сергей Сергеич высокого росту, носил белокурую бороду, обладал носом, ртом, волосами, ушами и чудесно блистающими глазами: но он был, к сожалению, в темно-синих очках, и никто не знал ни цвета глаз, ни чудесного этих глаз выраженья. Подлость, подлость и подлость В эти мерзлые, первооктябрьские дни Софья Петровна была в необычайном волнении; оставаясь одна, в оранжерейке, вдруг она начинала морщить свой лобик, и вспыхивать: становилась пунцовой; подходила к окну, чтоб платочком из нежного сквозного батиста протереть запотевающие стекла; стекло начинало повизгивать, открывая вид на канал с проходившим мимо господином в цилиндре – не более; будто бы обманувшись в предчувствии, ангел Пери зубками начинал теребить и кромсать засыревший платочек, и потом бежал надевать свою черную шубку из плюша и такую же шапочку (Софья Петровна одевалась прескромно), чтоб, прижавши к носику меховую муфту, суетливо слоняться от Мойки до набережной; даже раз зашла она в цирк Чинизелли [102 - Цирк Чинизеляи – каменный стационарный цирк на Фонтанке, принадлежавший цирковому актеру и режиссеру, итальянцу по происхождению, Сципионе Чинизелли; ныне – Ленинградский государственный цирк.] и увидела там природное диво: бородатую женщину; чаще же всего забегала она на кухню и шепталась с молоденькой горничной, М?врушкой [103 - Имя горничной могло быть заимствовано из поэмы Пушкина «Домик в Коломне» (1830); упоминанию в тексте Белого рядом с именем горничной «бородатой женщины» соответствует сцена бритья псевдо-Мавруши в пушкинской поэме.], прехорошенькой девочкой в фартучке и бабочкообразном чепце. И косили глаза: так всегда у нее косили глаза в минуты волнений. А, однажды, она при Липпанченко, с хохотом выхватила шпильку от шляпы и всадила в мизинчик. – «Посмотрите: не больно; и крови нет: восковая я… кукла». Но Липпанченко ничего не понял: рассмеялся, сказал: – «Вы не кукла: душкан». И его, рассердясь, от себя прогнал ангел Пери. Схватив со стола свою шапку с наушниками, удалился Липпанченко. А она металась в оранжерейке, морщила лобик, вспыхивала, протирала стекло; прояснялся вид на канал с пролетавшей мимо каретой: не более. Чт? же более? Дело вот в чем: несколько дней назад Софья Петровна Лихутина возвращалась домой от баронессы R. R. У баронессы R. R. в этот вечер были постукиванья; белесоватые искорки бегали по стене; и однажды подпрыгнул даже стол [104 - Имеется в виду спиритический сеанс. Белый всегда относился к спиритизму настороженно и скептически, противопоставляя его подлинному, с его точки зрения, религиозному мистицизму. В письме к Н. И. Петровской от 21 июня (1904 г.) он писал: «…мистика не может согласиться с необходимостью внешних феноменов. Ни Христос, ни Будда, ни пророки не устраивали сеансов, а если и производили чудеса, то они имели явно преобразовательный смысл, т. е. были символами, а не феноменами (…) Важно, что чудеса – символы-галлюцинации происходили вдруг без сеансов, без преднамеренности» (ГБЛ, ф. 25, карт. 30, ед. хр. 13).]: ничего более; но нервы Софьи Петровны натянулись до крайности (после сеанса она бродила по улицам), а ее домовый подъезд не освещался (для дешевых квартирок не освещают подъездов): и внутри черного подъездного входа Софья Петровна так явственно видела, как уставилось на нее еще черней темноты пятно, будто черная маска; что-то мутно краснело под маской, и Софья Петровна что есть силы дернула за звонок. |
