|
], она училась телодвижению (и еще какому!), поднимая едва ли не до колен свою шелком шуршащую юбку; далее: ножка ее из-под столика Аблеухова касалась не раз и не два. Неудивительно, что этот последний не раз ангела и порывался обнять; но тогда ускользал ангел, сперва обливая поклонника холодом: и потом опять принимался за старое. Но когда однажды она, защищая греческое искусство, предложила составить кружок для целомудренных обнажений, Николай Аполлонович не выдержал: вся многодневная его безысходная страсть бросилась в голову (Николай Аполлонович в борьбе ее уронил на софу)… Но Софья Петровна мучительно укусила до крови губ ее искавшие губы, а когда Николай Аполлонович растерялся от боли, то пощечина звонко огласила японскую комнату. – «Уу… Урод, лягушка… Ууу – красный шут» [101 - Образ красного шута (как и красного домино) связан с рассказом Эдгара По «Маска Красной Смерти». В 1910 г. Белый предполагал написать драму «Красный шут». Параллелью может служить и баллада Белого «Шут», созданная в 1911 г. одновременно с началом работы над «Петербургом»; в ней фигурирует горбатый шут в «атласном плаще» (см.: Белый Андрей. Королевна и рыцари. – Пб., 1919. – С. 18 – 33). Софья Петровна называет Николая Аполлоновича также «лягушкой» (в другом случае – «лягушонком»), и это определение в соседстве с «красным шутом» скрывает вероятную реминисценцию другого рассказа Э. По – «Лягушонок» («Прыг-Скок», 1849): появлению Николая Аполлоновича перед Софьей Петровной в огненно-красном домино и последующей ее мести на балу у Цукатовых соответствует в рассказе Э. По месть шута («лягушонка»), хитроумным способом поджегшего живьем во время маскарада жестокого короля и его министров (см.: П о Эдгар Аллан. Поли. собр. рассказов. – М., 1970. – С. 666 – 669).]. Николай Аполлонович ответил спокойно и холодно: – «Если я – красный шут, вы – японская кукла…» С чрезвычайным достоинством распрямился он у дверей; в этот миг лицо его приняло именно то далекое, ею однажды пойманное выраженье, вспоминая которое, незаметно она его полюбила; и когда ушел Николай Аполлонович, она грохнулась на пол, и царапая, и кусая в плаче ковер; вдруг вскочила она и простерла в дверь руки: – «Приходи, вернись – бог!» Но в ответ ей ухнула выходная дверь: Николай Аполлонович бежал к большому петербургскому мосту. Ниже увидим мы, как у моста он принял одно роковое решение (при свершении некого акта погубить и самую жизнь). Выражение «Красный шут» чрезвычайно задело его. Более Софья Петровна Лихутина его не видала: из какого-то дикого протеста к аблеуховским увлечениям революцией – эволюцией ангел Пери невольно отлетел от учащейся молодежи, прилетая к баронессе R. R. на спиритический сеанс. И Варвара Бвграфовна стала реже захаживать. Зато опять зачастили: и граф Авен, и барон Оммау-Оммергау, и Шпорышев, и Вергефден, и даже… Липпанченко: и Липпанченко чаще прочих. С графом Авеном, бароном Оммау-Оммергау, со Шпорышевым и с Вергефденом, даже… с Липпанченко она хохотала без устали; вдруг, оборвав смех, она спрашивала задорно: – «Я ведь кукла – не правда ли?» И они отвечали ей фифками, сыпали серебро в жестяную кружечку с надписью «благотворительный сбор». А Липпанченко ей ответил: «Вы – душкан, бранкукан, бранкукашка». И принес ей в подарок желтолицую куколку. А когда она это самое сказала и мужу, ничего не ответил ей муж, Сергей Сергеич Лихутин, подпоручик Гр-горийского, Его Величества Короля Сиамского полка, и ушел будто спать: он заведовал, где-то там, провиантами; но войдя в свою комнату, он уселся писать Николаю Аполлоновичу кроткое свое письмецо: в письмеце он осмелился известить Аблеухова, что он, Сергей Сергеевич, подпоручик Гр-горийского полка, покорнейше просит о следующем: не желая вмешиваться по причинам принципиальным в отношения Николая Аполлоновича к бесценно им любимой супруге, тем не менее он просит настойчиво (слово «настойчиво» было три раза подчеркнуто) навсегда оставить их дом, ибо нервы его бесценно любимой супруги расстроены. |
