Дверное полотно открывалось медленно, как в замедленной киносъемке. Замерев от ужаса, Ирина ждала, когда из-за двери покажется знакомая нагловатая ухмылка, а над ней – холодные, расчетливые глаза, невыразительные, как шляпки двухсотмиллиметровых гвоздей.

Она даже растерялась, когда вместо всего этого вдруг увидела левое плечо мужа и его аккуратно подстриженный затылок. Ее замешательство длилось какую-то долю секунды, а в следующий миг она молча шагнула вперед и набросила на Губанова портьеру. Она сама не знала, зачем ей понадобилась портьера, но это почему-то казалось правильным. Во всяком случае, это давало ей лишний шанс на тот случай, если она промахнется или ударит недостаточно сильно.

Губанов стал похож на памятник за минуту до торжественного открытия. Вот сейчас к нему подойдет некто лысоватый, значительно откашляется, поправит узел галстука, дернет за конец шнура, белое полотнище с неторопливой торжественностью скользнет вниз, и взорам присутствующих откроется каменное лицо – твердое и умное, каких не бывает в реальной жизни…

Ирина размахнулась, привстав на цыпочки, и стремительно опустила бутылку на прикрытую портьерой голову. Раздался глухой стук, словно палкой ударили по пню, Губанов покачнулся и, не издав ни звука, упал на колени. Ирина посмотрела на бутылку. Бутылка была цела и невредима, а ее рука ныла от кисти до самого плеча. “Совсем ослабла, – подумала Ирина, – даже не могу треснуть эту сволочь как следует. Вот сейчас он встанет, и будет мне открытие памятника”.

Она обхватила правую ладонь, сжимавшую горлышко бутылки, левой, занесла бутылку над правым плечом, свернув все тело в тугую спираль, и с разворота хрястнула Губанова по затылку еще раз. На этот раз бутылка разбилась, и даже не разбилась, а взорвалась, как осколочная граната, окатив вином чуть ли не всю комнату.

Портьера мгновенно сделалась мокрой, а Губанов повалился на пол, как неодушевленный предмет. Как манекен, подумала Ирина. Или кегля.

Сорвав с бесчувственного тела супруга портьеру, она перевернула его на спину и принялась лихорадочно шарить по карманам. Глаза Губанова были полуприкрыты, из-под опущенных век жутковато голубели белки, но Ирине было не до тонкостей майорской мимики. Она никогда раньше не била мужа по голове, но почему-то была уверена, что череп у него крепкий.

Ключи от машины обнаружились в правом кармане брюк, набитое деньгами портмоне лежало во внутреннем кармане пиджака. Вынимая портмоне, Ирина задела запястьем твердую рукоятку пистолета, нагретую теплом майорского тела.

Как во сне она вынула пистолет из кобуры. Он был тяжелый, прикладистый, теплый. Некоторое время она смотрела на него как завороженная, а потом решительно тряхнула головой и встала с колен. Пистолет – это было хорошо. Это было просто чудесно, потому что прямо за дверью ее поджидали двое вооруженных мужчин, и еще трое или четверо сидели внизу, в своей обычной манере потягивая газировку, беседуя о футболе и бабах и лениво следя за мониторами наружного наблюдения. Пистолет поможет ей договориться с ними. В крайнем случае у кого-нибудь из них не выдержат нервы, и он выстрелит. Это тоже будет неплохо, особенно если стрелок окажется метким и попадет, например, в голову. Тогда все закончится быстро и, скорее всего, безболезненно.

Прежде чем выйти из комнаты, Ирина в последний раз попыталась собраться с мыслями. Это оказалось выше ее сил: мысли путались, разбегались, и опять очень хотелось выпить. Она с тоской посмотрела на насквозь пропитавшуюся вином портьеру. От портьеры исходил " дурманящий аромат хорошего виноградного вина. Если хорошенько постараться, граммов пятьдесят выжать можно, подумала Ирина, содрогнувшись от отвращения к себе. Это шутка, мысленно сказала она. Конечно, шутка. Что же еще?

Только теперь она заметила, что на ней все еще надет халат и домашние туфли на босу ногу.