Роняя с ботинок комки рыжей глины, майор поднялся на второй этаж по широкой пологой лестнице, думая о том, что руки у шантажистов устроены не так, как у всех остальных людей. Эти руки имеют большое сходство с челюстями пиявки, которые продолжают сосать кровь даже после того, как разбухшее тело твари с проклятием оторвали от головы и отшвырнули прочь. Хватку шантажиста невозможно разжать, ему можно только отрубить руки.

«Очень мило, – подумал Губанов, шагая по темноватому из-за уже начавших сгущаться сумерек коридору второго этажа. – Отрубить руки. Очень образно и в высшей степени заманчиво. Непонятно лишь, как это сделать. Если Кацнельсона шлепнуть, придется искать другого прораба, вводить его в курс дела, обещать ему деньги… Скотина, не мог потерпеть до конца. Приспичило ему… А может, смыться?»

Губанов поморщился. Конечно, куш он сорвал солидный, в какой-нибудь банановой республике с такими деньгами можно жить припеваючи, но у него были здесь свои планы, обязательства, свои, черт бы их подрал, мечты… Бросать все это из-за какого-то потерявшего страх божий еврея было жалко до слез. И потом, наша планета – довольно тесное местечко для того, у кого есть сила, деньги и власть У губернатора Бородина все это имелось, и майор Губанов почти не сомневался, что при желании любимый тесть отыщет его где угодно и предъявит счет. Только сейчас до Губанова окончательно дошло, по какому тонкому льду он ступает, и ощущение смертельного риска вызвало на его лице обычную крокодилью ухмылку.

Он без стука открыл дверь в кабинет главного врача и вошел. В кабинете было не продохнуть от табачного дыма, объемистая керамическая пепельница на столе ощетинилась окурками, несколько штук выпало и валялось вокруг.

Доктор Маслов бездельничал. Он валялся на обитом кожей модерновом диване, задрав ноги в дырявых носках на спинку, и поглощал очередную порцию белиберды в пестрой обложке. Рядом с диваном прямо на полу стояла поллитровая банка, заменявшая переполненную пепельницу, и в ней тоже было полно окурков. Очередная сигарета дымилась у Маслова в пальцах.

Он поднял голову на звук открывающейся двери, сбросил ноги на пол и сел, нашаривая ступнями туфли. Борода его была всклокочена сверх обычной меры, очки таинственно поблескивали, отражая свет ламп, как фары едущего по ночному лесу автомобиля.

– Легок на помине, – сказал он ворчливо.

– Всегда приятно, когда о тебе помнят, – откликнулся Губанов, усаживаясь в кресло.

– Ага, – буркнул Маслов. – Я вот тут про вампиров читаю и все время думаю о тебе.

– Странная ассоциация, – легкомысленным тоном сказал Губанов.

– Ничего странного. Ты знаешь, как тебя работяги между собой называют?

– Представь себе, знаю. Боятся – значит, уважают. Как у тебя тут дела, Парацельс?

– По-разному, – ответил доктор. – Бывает так, а бывает и этак. В полном соответствии с диалектическим материализмом.

– Впервые вижу материалиста, который тащится от романов ужасов.

– Просто ты никогда не давал себе труда приглядываться к тем, кого сажал. Материализм – отличная штука, очень функциональная, но иногда от него становится так скучно, что блевать тянет. Вот возьмем, к примеру, тебя… Ты не против?

– Отчего же, – Губанов пожал плечами, – валяй. Только вскрывать меня для наглядности не надо.

– Это как получится. – Маслов положил книгу на диван обложкой кверху, потянулся за банкой и поставил ее к себе на колени, придерживая одной рукой. Он курил жадными затяжками, словно год просидел без курева. – Итак, возьмем тебя. С позиций диалектического материализма все твои действия очень легко понять, оценить и разложить по полочкам.