О Кюи:

«Кюи — талантливый дилетант. Музыка его лишена самобытности, но элегантна, изящна. Она слишком кокетлива, прилизана, так сказать, и потому нравится сначала, но быстро приедается. Это происходит оттого, что Кюи по своей специальности не музыкант, а профессор фортификации, очень занятый и имеющий массу лекций чуть не во всех военных учебных заведениях Петербурга…»

О Бородине:

«Бородин — пятидесятилетний профессор химии в Медицинской академии. Опять-таки талант, и даже сильный, но погибший вследствие недостатка сведений, вследствие слепого фатума, приведшего его к кафедре химии вместо музыкальной живой деятельности…»

О Мусоргском:

«Мусоргского Вы очень верно называете отпетым. По таланту он, может быть, выше всех предыдущих, но это натура узкая, лишенная потребности в самосовершенствовании, слепо уверовавшая в нелепые теории своего кружка и в свою гениальность. Кроме того, это какая-то низменная натура, любящая грубость, неотесанность, шероховатость…»

О Балакиреве, отце-основателе «Могучей кучки»:

«Самая крупная личность этого кружка Балакирев. Но он замолк, сделавши очень немного. У этого громадный талант, погибший вследствие каких-то роковых обстоятельств, сделавших из него святошу, после того как он долго кичился полным неверием. Он теперь не выходит из церкви, постится, говеет, кланяется мощам, и больше ничего. Несмотря на свою громадную даровитость, он сделал много зла. Например, он погубил Корсакова, уверив его, что учиться вредно…»

Петр Ильич мог быть весьма резок в характеристиках, даваемых собратьям по искусству. Например, о пианисте и дирижере Петре Адамовиче Шостаковском он отозвался так: «Шостаковский — совершеннейший нуль, ничтожество, случайными обстоятельствами возведенное на высоту выдающегося таланта».

В музыкальной среде, как и в жизни, Чайковский предпочитал держаться особняком.

<style name="122">ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ «БЛАГОДЕТЕЛЬ»</style>

Из Полтавы ему еще никто не писал. Письмо вызвало удивление и любопытство.

Фамилия Ткаченко, выведенная небрежным почерком, ни о чем не говорила. Инициалы «В» и «А» тоже. Он еще раз прочитал свой адрес на конверте и, убедившись, что письмо точно адресовано ему, взял со стола серебряный ножичек для писем, подарок Модеста, и вскрыл конверт.

Письмо, написанное тем же небрежным почерком, что и адрес, начиналось с восхваления его заслуг перед «Ее Величеством Музыкой», после чего незнакомый корреспондент, звавшийся, кстати, Василием Андреевичем, переходил к делу — начал рассказывать о себе.

Он писал, что питает к музыке (постоянно титулуя музыку «Ее Величеством») неистребимую страсть, желает посвятить себя ее изучению, но, увы, не имеет для этого средств. Василий Андреевич нашел оригинальный способ решения своих проблем — предложил себя в лакеи «господину Чайковскому», вместо жалования попросив «музыкальных уроков».

Прочитав письмо, Петр Ильич закурил папиросу и призадумался. Послание господина Ткаченко понравилось ему своей искренностью и грамотным изложением мыслей. Чувствовалось, что Василий Андреевич пишет о наболевшем, пишет о том, что долго созревало в его душе.

Петру Ильичу захотелось ответить на письмо. Ему, находящемуся под сенью покровительства дорогой Надежды Филаретовны, вдруг вздумалось попробовать себя в роли благодетеля. Должно быть это очень приятно.