Анатолий Ильич не удивился внезапному и довольно позднему визиту брата.

— Опять она? — спросил он, думая, что Петру Ильичу вновь досаждает Антонина Ивановна.

— Нет, Толя, со мной все нормально, — отвечал слегка запыхавшийся брат, только что поднявшийся бегом по лестнице. — Я хочу знать — нет ли у тебя знакомых в Воронежском полицейском управлении?

— Надворный советник Стоиков, Леонид Аристархович, — тут же ответил Анатолий. — Мы вместе кончали училище.

— Я могу телеграфировать ему, сославшись на тебя? С просьбой срочно найти в Воронеже одного человека?

— Можешь, но…

Петр Ильич уже сидел за рабочим столом брата и писал телеграмму. Тремя минутами позже Антон, слуга Анатолия, отправился на почтамт, а Петр Ильич принял немного коньяку, чтобы успокоиться и рассказал брату о несчастном Ткаченко.

Надворный советник Стоиков оказался дельным человеком — в считанные часы отыскал в Воронеже Василия Андреевича Ткаченко и телеграфировал в Москву. Обрадованный Чайковский послал ему денег на дорогу и пригласил приехать в Москву.

И, конечно же, рассказал о своем участии в судьбе несчастного молодого человека в очередном письме к Надежде Филаретовне.

Та предостерегает: «При всем умилении, какое я чувствую, думая о Вашем поступке, я тем не менее очень боюсь, чтобы Вам не досталась тяжелая обуза в лице этого молодого человека. Очевидно, это натура экзальтированная, нервная, а с такими субъектами бывает ужасно трудно нянчиться. Простите, дорогой мой, что я как будто хочу охладить Ваше беззаветно доброе и сострадательное отношение к каждому страждущему, но Вы мне ближе, чем этот юноша, и я боюсь за Вас. Спасти его от смерти и дать ему средства к жизни очень хорошо, но брать на свое попечение опасно».

Ответ Василия Андреевича неприятно поразил Чайковского. Он ждал благодарностей, а вместо них нарвался на отповедь. Ткаченко писал: «Напрасно Вы, Петр Ильич, беретесь уверять меня в существовании добродетели. Я успел убедиться, что добродетель в людях иссякла. Как бы Вы не старались, Вам все равно не удастся доказать мне, что стоит жить на свете». Он также писал, что в деньгах, которые ему послал Чайковский, он не нуждается и прекрасно обойдется без них.

Заканчивалось письмо неожиданным обещанием приехать в Москву и выслушать Чайковского. Выглядело это так, словно Василий Андреевич оказывал ему великую милость.

«Что он себе возомнил?» — подумал Петр Ильич и дал себе слово, что не станет разговаривать с Ткаченко, если тот и в самом деле вздумает явиться к нему, а сразу же укажет тому на дверь. Хватит с него и одной ненормальной — Антонины Ивановны!

— Здравствуйте, Петр Иванович! Я тот самый Василий Андреевич Ткаченко!

Выставить вон человека с такими большими глазами, доверчиво смотрящими на него, таким нежным, прямо юношеским румянцем на щеках оказалось решительно невозможно. Он принял у гостя пальто и шапку и усадил его пить чай. Василий Андреевич так стеснялся, что пришлось взять его за руку и чуть ли не силой вести в гостиную.

Пока Сеня, сын дворничихи, временно взятый на место Алексея в Москве, возился с самоваром, Василий Андреевич сидел на стуле и премило смущался. За чаем понемногу освоился и начал рассказывать о себе.

С раннего детства он рос натурой артистической, жадно искавшей в жизни красоту. Семейная обстановка его была ужасной — отец-деспот, мать-истеричка, тупые, ограниченные сестры и братья.