Ответ вышел кратким:

«Милостивый государь Василий Андреевич!

С удовольствием прочитал ваше письмо. Признаться, я был очень тронут.

Позвольте принести Вам мою искреннейшую благодарность за столь обильное восхваление моих скромных заслуг.

К сожалению, я не могу принять Ваши услуги в качестве лакея, но могу содействовать Вам в способах приобретения музыкальною образования, если Вы сообщите мне ваш возраст и убедите меня, что Вы достаточно способны, чтобы Ваше учение привело к чему-нибудь.

Искренно Вас уважающий П. Чайковский».

Запечатывая конверт. Петр Ильич был уверен, что ответа не получит, но ошибался — второе письмо от Василия Андреевича пришло дней через десять.

Тон его был не восторженным, а скорее печальным. Печальным, как судьба Василия Андреевича Ткаченко.

Василий Андреевич писал, что ранее он музыке не учился, но имеет исключительные способности в «подборе мелодий по слуху». Лет Василию Андреевичу было двадцать два, происходил он из кубанского казачества, в Полтаве работал официантом в ресторане «Марсель», жены и детей не имел, но имел горячее желание учиться музыке.

Петр Ильич не стал обнадеживать человека зря — откровенно написал в ответном письме, что в двадцать два года начинать учиться музыке поздно и что ему следует оставить манию спою к музыке.

Ответа не последовало, вернее ответное письмо пришло только на следующий год, в канун Рождества, когда Петр Ильич приехал на несколько дней в Москву из Каменки по неотложным делам.

Конверт был толст, грязноват и небрежно заклеен. Обратного адреса на конверте не было, зато был штемпель воронежского почтамта. Когда Чайковский вскрыл конверт, на стол выпали три сложенных листа бумаги, два из которых были его же собственными письмами, отправленными господину Ткаченко, а третий представлял собой новое письмо Василия Андреевича.

Не письмо, а крик отчаявшейся души.

И не новое, а последнее — Василий Андреевич прощался со своим кумиром и писал, что решился на самоубийство, так как борьба с невзгодами жизни и безнадежность выйти когда-нибудь из положения человека, работающего только из-за куска хлеба, внушили ему отвращение к жизни. Отчаяние сквозило в каждом слове несчастного, горем были пропитаны кривоватые строчки, забегающие одна на другую.

Петр Ильич не стал долго раздумывать, что ему следует предпринять, чтобы спасти несчастного, благо брат Анатолий уже перевелся по службе в Москву и жил недалеко — на Садовой, близ Кудрина, в доме Быкова.

Алеши с ним уже не было — несчастный томился в казарме среди грубых товарищей по несчастью. Фельдфебель невзлюбил его и постоянно придирался, хорошо хоть командир полка оказался симпатичным человеком и к тому же почитателем Чайковского. Он обещал взять бедного мальчика под свое покровительство.

Алеше предстояло провести в солдатах пять лет.

Целых пять лет!

Нескончаемо долгих пять лет!

Это было невозможно представить себе. А еще невозможно было представить, каким вернется Алеша… Вдруг он огрубеет, очерствеет душой, наберется дурных привычек и станет истинным солдафоном? О, как это ужасно! Ужасно и бессмысленно! Что потеряла бы Российская империя, позволив Алеше пренебречь воинской службой? Да ничего она не потеряла бы! Напротив — нескольких своих подданных сделала бы счастливыми — самого Алешу, мать Алеши, Петра Ильича…

«Он же писал о том, что хочет поступить ко мне в услужение», — кстати, вспомнил Чайковский, и его желание помочь незнакомцу усилилось. Без Алеши приходилось тяжело. Надо было самому вникать во множество мелочей, засорять память никчемными сведениями, тратить больше трудов в удовлетворении обычных ежедневных потребностей, а это все раздражало. Он дважды пробовал нанимать слуг. Брал их по рекомендации знакомых, которым доверял, но оба кандидата пришлись не ко двору.