|
.. Давно ли люди на базарах его за виски таскали, нюхнув пироги с гнилой зайчатиной? Ах, какую силу стал брать человек!.. Волков понуро побрел к себе в каморку. Отомкнув сундук со звоном, бережно отыскал кусок сукна... До слез стало жалко, обидно... Кому? Мужицкому сыну, холопу, коего плетью поперек морды - дарить! Погоревал. Крикнул слугу: - Отнеси первой Преображенской роты барабанщику Алексею Бровкину, - скажешь, мол, кланяюсь, чтоб между нами была любовь... - Вдруг, стиснув кулак, грозно - слуге: - Ты зубы-то не скаль, двину в зубы-то... С Алешкой говори тихо, человечно, бережно, - он, подлец, ныне опасный... Алексашка Меньшиков искал Петра по всем палатам, где слуги накрывали праздничными уборами лавки и подоконники, стелили ковры, вешали слежавшиеся за долгие годы занавесы и шитые жемчугом застенки на образа... Наливали лампады. Стук и беготня раздавались по всему дворцу. Петра он нашел одного в сеннике, только что убранном свахой, - пристройке без земляного наката на потолке (чтоб молодые легли спать не под землей, как в могиле). Петр был в царском для малого выхода платье. В руке все еще держал шелковый платочек, поданный ему, когда встречал сваху. Платочек был изорван в клочья зубами. Петр, вскользь взглянув на Алексашку, залился румянцем... - Убранство красивое, - проговорил Алексашка певуче, - чисто в раю для ангелов приготовлено... Петр разжал зубы и хохотнул. Указал на постель: - Чепуха какая... - Окажется молодая ладная, горячая, так - и не чепуха... Лопни глаза, мин херц, слаще этого ничего нет... - Врешь ты все... - Я-то с четырнадцати лет это знаю... Да еще какие шкуры-девки попадались... А твоя-то, говорят, распрекрасная краля... Петр коротко передохнул. Опять оглянул бревенчатый сенник с высоко прорубленными в трех стенах цветными окошками. В простенках - тегеранские ковры, пол застлан ковром с птицами и единорогами. В углах воткнуто четыре стрелы, на каждой повешено по сорок соболей и калач. На двух сдвинутых лавках, на двадцати семи ржаных снопах, на семи перинах постлана шелковая постель со множеством подушек в жемчужных наволоках, сверху на них лежала меховая шапка. В ногах куньи одеяла. У постели стояли липовые бочки с пшеницей, рожью, овсом и ячменем. - Что ж, ты так ее и не видел? - спросил Петр. - Мы с Алешкой челядинцев подкупили и на крышу лазили. Никак нельзя... Невеста в потемках сидит, мать от нее ни на шаг, - сглазу боятся, чтобы не испортили... Сору не велено из ее светлицы выносить... Дядья Лопухины день и ночь по двору ходят с пищалями, саблями... - Про Софью узнавал? - Что ж, - побесилась, а разве она может запретить тебе жениться? Ты смотри, мин херц, как сядете с молодой за стол, ничего не ешь, не пей... А захочешь испить, оглянись на меня, я подам чашу, из нее и пей... Петр опять укусил изорванный платочек. - В слободу съездим? Никто чтоб не узнал. |
