|
Подражая ангельскому гласу, нараспев, слабо проговорил митрополит: - Дабы душу спасти, подобает бо мужу уязвляти жену свою жезлом, ибо плоть грешна и немощна... Евдокию подняли. Сваха взялась за концы покрывала: "Гляди, гляди, государь", - и, подскокнув, сорвала его с молодой царицы. Петр жадно взглянул. Низко опущенное, измученное полудетское личико. Припухший от слез рот. Мягкий носик. Чтобы скрыть бледность, невесту белили и румянили... От горящего круглого взгляда мужа она, дичась, прикрывалась рукавом. Сваха стала отводить рукав. "Откройся, царица, - нехорошо... Подними глазки..." Все тесно обступили молодых. "Бледна что-то", - проговорил Лев Кириллович... Лопухины дышали громко, готовые спорить, если Нарышкины начнут хаять молодую... Она подняла карие глаза, застланные слезами. Петр прикоснулся поцелуем к ее щеке, губы ее слабо пошевелились, отвечая... Усмехнувшись, он поцеловал ее в губы, - она всхлипнула... Снова пришлось идти в ту же палату, где обкручивали. По пути свахи осыпали молодых льном и коноплей. Семечко льна прилипло у Евдокии к нижней губе - так и осталось. Чистые, в красных рубахах мужики, нарочно пригнанные из Твери, благолепно и немятежно играли на сурьмах и бубнах. Плясицы пели. Снова подавали холодную и горячую еду, - теперь уже гости ели за обе щеки. Но молодым кушать было неприлично. Когда вносили третью перемену - лебедей, перед ними поставили жареную курицу. Борис взял ее руками с блюда, завернул в скатерть и, поклонясь Наталье Кирилловне и Ромодановскому, Лопухину и Лопухиной, проговорил весело: - Благословите вести молодых опочивать... Уже подвыпившие, всей гурьбой родные и гости повели царя и царицу в сенник. По пути в темноте какая-то женщина, - не разобрать, - в вывороченной шубе, с хохотом, опять осыпала их из ведра льном и коноплей. У открытой двери стоял Никита Зотов, держа голую саблю. Петр взял Евдокию за плечи, - она зажмурилась, откинулась, упираясь, - толкнул ее в сенник и резко обернулся к гостям: у них пропал смех, когда они увидели его глаза, попятились... Он захлопнул за собой дверь и, глядя на жену, стоящую с прижатыми к груди кулачками у постели, принялся грызть заусенец. Черт знает, как было неприятно, нехорошо, - досада так и кипела... Свадьба проклятая! Потешились старым обычаем! И эта вот, - стоит девчонка, трясется, как овца! Он потащил с себя бармы, скинул через голову ризы, бросил на стул. - Да ты сядь... Авдотья... Чего боишься? Евдокия коротко, послушно кивнула, но влезть на такую высоченную постель не могла и растерялась. Присела на бочку с пшеницей. Испуганно покосилась на мужа и покраснела. - Есть хочешь? - Да, - шепотом ответила она." В ногах кровати на блюде стояла та самая жареная курица. |
