|
Пошли! Скача, татары развертывались лавой. Донесся пронзительный вой. Их затягивало пылью, гонимой русским в лицо. Труба задрожала в руках Василия Васильевича. Его конь, привязанный к возу, шарахнулся, обрывая узду, - из шеи его торчала оперенная стрела... Наконец! - надрывно грохнули пушки, затрещали мушкеты, - все закрылось клубами белого дыма. О панцирь Василия Васильевича звякнуло железо стрелы - как раз против сердца. Содрогнувшись, перекрестил это место... Стреляли более часу... Когда развеялся дым, на равнине билось несколько лошадей, валялось до сотни трупов. Татары, отбитые огнем, уходили за окоем. Было приказано варить обед, поить коней. Раненых положили на телеги. Перед закатом снова двинулись с великим бережением к Черной Долине, где на речке Колончаке стоял хан с ордой. Ночью поднялся сильный ветер с моря. Затянуло звезды. Отдаленно ворчало, погромыхивало. В непроглядных тучах открывались невиданные зарницы, озаряя серую равнину - песок, полынь, солончаки. Войска двигались медленно. В пятом часу раскололось небо, и в обоз упал огненный столб, - расплавило пушку, убило пушкарей. Налетел вихрь, - валил с ног, рвало епанчи и шапки, сено с телег. Слепя глаза, полыхали молнии. Белено было поднять Донскую божью матерь и обходить войско. Дождь полил на рассвете. Сквозь гонимую ветром пелену его на правом крыле войска увидали орду: татары приближались полумесяцем. Не давши русским опомниться, опрокинули конницу и загнали передовой полк в обоз. Фитили пушек не горели, на полках ружей отсырел порох. Плеск дождя заглушал крики раненых. Перед тройным рядом телег татары остановились. У них отмокли тетивы луков, и стрелы падали без силы. Василий Васильевич пеший метался по обозу, бил плетью пушкарей, хватался за колеса, вырывал фитили. В глаза, в рот хлестало дождем. Все же пушкари ухитрились, - накрывшись тулупами, высекли огонь, подсыпали сухого пороху и - бухнули пушки свинцовыми пульками по татарским коням... На левом крыле отчаянно рубился Мазепа с казаками. И вот протяжно закричали муллы, - татары отступили, скрывались в ненастной мгле. 4 "Государю моему, радости, царю Петру Алексеевичу... Здравствуй, свет мой, на множество лет..." Евдокия измаялась, писавши. Щепоть, все три пальца, коими плотно держала гусиное перо у самого конца, измазала чернилами. Портила третий лист, - либо буквы выходили не те, либо сажала пятна. А хотелось написать так приветливо, чтобы Петенька порадовался письмецу. Но чернилами на бумаге разве скажешь, чем полно сердце? На дворе - апрель. Березы, как в цыплячьем пуху, - зазеленели. Плывут снежные облака с синими донышками. Евдокия глядела на них, глядела, и ресницы налились слезами, - должно быть, сдуру... Покосилась на дверь, - не вошла бы свекровь, не увидела. |
