|
И всем моим опытом в этом плане я обязан именно этим женщинам, однако я вовсе не приветствую легкости в отношениях между полами, когда все происходит на клеточном уровне, словно между прочим. Интимные отношения – это, конечно, с одной стороны, разрядка и, с другой стороны, удовлетворение потребности и мимолетного, преходящего тяготения, наступает время, оно умирает, я согласен, но, когда ты сливаешься с другим и смотришь человеку в глаза, ты узнаешь в них себя.
– Как ты красиво говоришь. Тебе надо говорить побольше. «Дорогой Герхард, чем больше я работаю, тем сильнее и неотвратимее притягивает меня тема «Бестер Китон и его невеста», которая выглядит как тема чувств и находит свое выражение в атональности и политональности. Если не говорить о цвете, то мы знаем, что ощущение, которое возникает, когда мы слушаем Момпоу, магия его музыки есть вопрос акустики и темпа, однако, по-моему, важно знать, как трактовали тему критики и исследователи, ибо, по их мнению, экспериментальная музыка постимпрессионизма полностью отрицает как тему, так и эмоцию. На мой взгляд, вы привели превосходный пример, говоря о Кандинском, о его теории освобождения живописи от предмета, освобождения от подчиненности логике темы, сюжету и т. д. и т. п. В музыке речь может идти о том, чтобы освободить звук, дабы он углубился в себя, однако связь с темой и эмоциональное воздействие остаются в силе всегда, начиная с «Лунного Пьеро» Шёнберга и кончая самыми последними вещами, которые мне известны почти всегда из чтения партитур Берга или Веберна, Тема есть, и даже очень романтическая, очень литературная; другими словами, в искусстве асептика чувства невозможна, и единственное, на что мы можем или на что я могу пойти, – это деиндивидуализация, если не пытаться принять социальные позиции интересно работающего Эйслера и его сподвижников. На мой взгляд, и Берг и Эйслер равно продвигаются в мудром познании того, что мы называем музыкой. И совсем иное – рабское отношение к теме, к мелодии. Для меня тема, мелодия – лишь повод, с которого музыкант начинает интеллектуальную игру, где использует свои специфические знания, свой язык, построенный на своем особом мастерстве. Но результат – будет или не будет он служить познаниям и чувствам людей? В этом Париже, где на протяжении двух чудесных десятилетий расцветает все нужное человеку для того, чтобы он смог наконец совершить великий скачок ко всеобъемлющей полноте Истории, люди с восторгом распевают «Буду ждать» или пустяковые песенки Дамиа. Я лишь улыбаюсь, великодушно и презрительно. Но бывает, что и я не только начинаю верить таким песенкам, но они мне просто необходимы». Дориа нарушил долгую и приятную тишину. Он не услышал от Тересы ни слова упрека и заполнил комнату суетой и планами на вечер. Поужинаем в бистро «У Люсьен» в Латинском квартале, цены сносные, а потом пойдем в театр, арена «Лютеция» дает «Дантона» Ромена Роллана, чтобы в канун 14 июля вы немножко прониклись революционным духом. Тереса с Альбертом заявили, что вечер изумительный, Дориа согласился, и решено было в Латинский квартал идти пешком. А вот в завтрашней демонстрации он не собирается участвовать. Я не такой, как все. Толпа мне претит. Следовало бы законом запретить собираться более чем двадцати человекам. К тому же завтра вечером в «Альгамбре» представление, которое называется как раз «14 июля», а дирижирует сторонник Народного фронта маэстро Дезормьер. Я предпочитаю «Альгамбру». Зрелища надо смотреть в театрах. – И ты пропустишь первое Четырнадцатое июля Народного фронта? – Совершенно спокойно. И поступает он так сознательно, ибо нравственность его глубоко возмущена. Завтра созывают единую демонстрацию, где пойдут вместе социалисты и коммунисты, дети и старые развратники, француженки и французишки, кошки и собаки из всех подворотен, Арагон и Блюм. |
