– Эти – тоже испанцы?

– Кого тут только нет.

– А что они едят?

Здоровущая голова Овьедо повернулась к подносу, заваленному пустыми ракушками.

– Сдается мне, еда не очень питательная. Идите к нам. Тортильи хватит на всех, да еще есть свиная лопатка, односельчанин привез мне из Потеса.

Росель все еще сидел спиной к Овьедо, но, как он ни делал знаки, как ни подмигивал Тересе, Тереса с Ларсеном все-таки поднялись и пошли посмотреть, что за эльдорадо испекли там из яиц и картошки. Им выдали вилку, и они тотчас же, разодрав золотистую корочку, вонзили вилку в теплую мякоть, а потом смаковали тортилью, переговариваясь.

– У тебя, товарищ, лицо не испанца, и тот худой, который за столом остался, тоже на испанца не похож.

– Я швед.

– Альберт! Альберт! Иди сюда, тортилья замечательная. Альберт испанец. Он каталонец.

– Смотри-ка, еще один каталонец, как ты, Бонет.

Роселю ничего не оставалось, как подойти к компании. Овьедо тяжелой ладонью хлопнул его по спине, а остальные приветствовали, как положено, в том числе и Бонет.

– Я не был в Испании с тридцать четвертого года, с Астурийских событий. Как убежал от ареста, так и не воротился.

– Расскажи, почему не воротился, Овьедо.

– Да я уж собрался было назад. Но в недобрый час наткнулся на сержанта карабинеров, самого распоследнего мерзавца, вот и'сбросил его в реку, ну и поломал, как кролика. Живой-то он остался, да весь покалеченный, бедняга, и все астурийские жандармы с тех пор на меня зуб имеют.

Овьедо погрустнел.

– Как вы думаете, Народный фронт в Испании распустит жандармерию? Хоть бы это сделали.

– Ешь и помалкивай, Овьедо. Ты же не только мастер печь тортилью. Ты мастер и есть ее.

Бонет все старался закруглить разговор, а глазами беспрерывно, точно азбукой морзе, посылал Роселю сигналы, тревожные и совершенно неуместные. Иди, болван, прогуляйся. Что тебе здесь надо? Песни вспыхивали то тут, то там, каждая компания пела свою, и Росель стал опасаться, как бы его не укачало от этих автобусных песенок и сытного духа тортильи, хотя, надо признать, тортилья получилась вкусная; но вот один из испанцев – чем мы хуже французов – отошел на некоторое расстояние от них, встал на пригорочке и запел прекрасным баритоном:

Красивый голос, исполнявший гимн анархистов, сразу привлек всеобщее внимание.

– Слушайте, слушайте, нам больше тортильи останется, – ворчал Овьедо.

Волнующий финал был встречен аплодисментами и криками: «Да здравствует Испанская республика!» Овьедо со слезами на глазах пошел обнимать певца, и тот его тоже обнял, и Овьедо принялся хлопать всех по спине своими огромными ручищами, и все были растроганы его заботой – замечательной тортильей, и вином, и свиной лопаткой, которую ему привез односельчанин из Потеса. Какой-то француз узнал, что Овьедо из Астурии, ему перевели рассказ Овьедо о том, что тот сделал и чего не сделал в революции тридцать четвертого года, это вызвало новый взрыв энтузиазма, и наперебой стали рассказывать, как помогали французские комитеты поддержки революционным событиям в Астурии.

– Каталонец тоже из этих, – показал Овьедо на Бонета.

– Нет, эти не стреляли. Компанис только произнес речь – и сразу навалил в штаны.

Кто-то стал уговаривать француза спеть песню в честь Астурии, в честь октябрьских событий тридцать четвертого года.