Все трое были уже внизу, а Дориа еще кричал через перила:

– Сукины дети! Какие же вы сукины дети! Думаете, я умру от стыда, что остался, думаете, что уничтожите меня своим благородным поступком? Я не умру! Я – изысканный труп, труп разума, а вы жалкие рабы дешевых страстишек! Le cadavre exquis boira le vin nouveau! Не забудь, Альберт. И ты, жалкая потаскуха, жирная телка, неудачница. И ты, шведская свинья, ведь ты же свинья.

Выйдя в переулок, Ларсен вздохнул. «Ситроен» стоял на своем месте и нервничал не меньше, чем они сами. Все трое уселись на переднее сиденье, и Ларсен, издав ковбойский клич, тронул своего боевого коня, а Росель с Тересой подхватили его клич, грудь распирала радость, до боли, словно радость эту они вдохнули с воздухом, а внутри она отвердела камнем. Площадь Согласия, бульвар Сен-Жермен, Распай… прощайте, у Альберта увлажнились глаза, прощай, Дантон, прощаюсь с тобой от имени всех, кого гильотинировали, и тех, кто еще взойдет на гильотину; Пор-де-Жентий, Париж остался за спиной, перед ними лежала дорога на Лион, дорога в Испанию.

– Когда устанешь, мы тебя сменим за рулем, правда, Альберт?

– Я не умею водить. У меня нет прав.

– А я умею. И права есть.

Тереса не отрывала блестящих глаз от дороги, на которую с запада надвигались сумерки. Росель достал из кармана пиджака четыре бумажки с перпиньянским адресом и дал одну Ларсену, другую – Тересе.

– На тот случай, если на границе нас разделят, скажите, что вы из Парижа, от Бонета, и вам помогут перейти границу.

Свою бумажку он спрятал, и в руках у него осталась последняя, предназначавшаяся Луису Дориа. Тереса глянула на бумажку, а потом в глаза Роселю с немым вопросом: выходит, ты его плохо знал? Неужели ты хоть на минуту подумал, что он тоже вернется? Росель разорвал бумажку и выбросил клочки в окно. Тереса стала напевать «Я буду ждать», а потом «Маринеллу», за ней «Ne croyez pas que les gendarmes soient toujours des gens sérieux» и «Шляпы и мантильи»; Ларсен подхватывал припев. Они заночевали в лесу, на выезде из Лиона, спали прямо в машине. Ларсен, почувствовав себя главой экспедиции, проснулся первым, вышел из автомобиля, сделал зарядку под деревьями и продышался как следует, напитал легкие кислородом.

– Уже приехали?

– Нет. Мы все еще около Лиона.

Росель рассматривал свои руки, слишком короткие пальцы для концертирующего пианиста, слишком тонкие и слабые для винтовки, и ему вдруг представилось, как при выстреле пистолет или маузер отдачей ломает все до единой косточки.

Тереса поднялась и села на заднем сиденье, которое оба ее спутника отдали ей в полное распоряжение. Краска потекла с ресниц, она рассматривала руку Роселя, сжимая ее в ладонях.

– Какие красивые руки.

– Слишком маленькие для концертирующего пианиста.

– У Шопена были маленькие руки. Жорж Санд рассказывает.

Когда уставший Ларсен сбросил скорость, Тереса сменила его за рулем. Оба спутника напряглись, собираясь прийти на помощь при первом же неверном движении.

– Успокойтесь. У нас дома всегда был автомобиль, а я участвовала в ралли в Аржентоне и в Сан-Андреу-де-Льяванерос.

Они прикусили язык и расслабились, за окошком мелькали пейзажи, трое погрузились в свои мысли, вспоминали прошлое, жизнь.

– Приеду в Барселону, сразу домой не пойду, а то родители в обморок попадают. Сперва узнаю, какова ситуация, что да как, а уж потом заявлюсь домой. А вы?

– Мне отчитываться некому. Я – швед.

Ларсен засмеялся. А я пойду домой, сказал Росель совсем тоненьким голоском. И почти увидел, как побелеет лицо матери, вдребезги разлетелась надежда, что беда минует сына, там, по ту сторону границы, что отделяет войну от мира, жизнь от смерти.