– Перед вами – Пилар Самбрано, Скороспелочка!

– Та-ка-та, та-ка-та, та-ка-та-ка-та, та-ка-та, – шептали губы Шуберта, а пальцы отстукивали ритм севильяны в такт Скороспелочке. Фисас цедил что-то в ответ на вопросы, которые шепотом задавали ему Ирене или Жоан, Луиса тоже иногда вступала в разговор, но при этом не отпускала, держала под руку Вентуру и время от времени притягивала его к себе или сама наклонялась к нему. Я тут, с тобой, хотя пришел он, я тут, с тобой, принимал Вентура невидимую телеграмму, которую посылало ему тело Луисы, и вдруг высвободил руку, как будто избавлялся от липких щупалец. Луиса взглянула ему в лицо и увидела тень насмешки, это ее разозлило, и тогда она тоже наклонилась к Тони и тоже стала расспрашивать о новостях в Империи. Вокруг снова зашикали и заставили их замолчать, а Скороспелочка между тем в луче света, слишком ярком для ее искусства, продолжала севильяну, которая выглядела у нее так, будто она поднималась по лестнице в чересчур узкой юбке. Иногда она застывала, вытягивала лошадиное лицо в сторону первого ряда и выкрикивала с синкопой:

– Та-ка-та-ка-та, та-ка-та, та-ка-та-ка-та, та-ка-та, – вторил ей Шуберт, и Ирене едва удалось удержать его, когда он вдруг вскочил и чуть было не пошел плясать свою севильяну.

– Все паясничаешь.

Ирене словно извинялась перед Фисасом. У Скоро-спелочки были свои представления о том, как танцуют и поют севильяны. Но вот она замерла, приложив козырьком руку к глазам и уставившись куда-то в темноту.

– Браво! Браво!

Шуберт закричал, а Ирене ущипнула его толстую руку. Поощренная криками Шуберта, Скороспелочка обернула свое огромное лицо к публике и принялась стричь ногами, точно ножницами, она вошла в такой раж, что зал разразился хохотом и аплодисментами.

– Нижинский! Нуреев!

– Да замолчи ты, наконец!

Ирене, вся красная, дергала Шуберта за полу пиджака.

– Не понимаю, над чем ты смеешься. Бедняги работают как могут.

– Не говори глупости. Их работа как раз в том, чтобы развлекать меня, и эти голубки – или голубки – прекрасно понимают, что к чему.

Запыхавшаяся Скороспелочка в тысячный раз переламывалась в поясе, благодаря публику за ее раздутый винными парами восторг, а потом удалилась нехотя, словно все остальное на свете, кроме ее искусства, было ей неинтересно. В резком луче света остался один пианист, он продолжал играть, создавая музыкальный фон, на котором вспыхнул-зажужжал разговор.

– Да, да. У меня титул master, и я читаю лекции в Нью-Йоркском университете. В общем-то я все еще связан с кафедрой Клаудио, Клаудио Санчеса Альборноса. Вы, конечно, знаете, о ком я говорю? Я собираюсь читать свой собственный курс «Теория бедности», эта область экономической науки сейчас в самом расцвете, а у нас к ней только подступают. Франция и то обогнала нас на несколько лет, даже Франция. В группе Бартоли, молодого экономиста, изучением этой проблемы занимался Бернар Газье. Бедность – это тема с будущим.

– Мы полагали, что эта тема уже в прошлом.

– Нет, нет и нет. Речь идет о концепции бедности не как депауперизации, как ее воспринимали в девятнадцатом веке, когда рассматривали как фактор благоприятный и революционный. Речь идет о технологической оценке скудости, о ее дистрибутивных и энергосберегающих параметрах как факторах для подступа к великой научно-технической революции. А если говорить конкретно, то Инма, Инмакулада, ну та самая, из семейства Габсбургов и Лотарингов, ответственный секретарь нью-йоркского Spanish Institute, поручила мне подготовить курс «Вклад новой технологии в испанскую культуру».