– Плевать, пусть свистят, все равно никто не споет, как я, никто не поет с таким чувством!

Судя по всему, у Вентуры ей не найти понимания, но все-таки она приняла соответствующую позу и выставила ногу в разрез кожаной юбки.

– Угостишь?

С видом властителя, на время отошедшего от дел, Вентура согласился, и Великая решилась подмигнуть ему одним глазом; другим она зорко следила за официантом, уже подходившим к ним с бокалом шампанского.

– Я бы выпила целую бутылку, чтоб ты видел: я отчаянная!

– Бутылку французского шампанского для сеньоры.

Великая и официант недоуменно переглянулись.

– Ой, что ты просишь, милый. Французское шампанское в этой дыре! Закажи мне, голубок, «бенжамен» и не выкаблучивайся. Знаю, знаю, что лучше французского шампанского нет ничего. Ты мне будешь рассказывать, я полжизни пропела в Танжере и там пила только французское шампанское. Слушай, может, угостишь и мою подружку, Скороспелочку? Она такая робкая, никак с новым положением не свыкнется. Смотри, вон, едва живая, ей тут все противно. Пиларин, иди сюда, пропусти глоточек!

Великая крикнула слишком громко, и публика нетерпеливо зашикала, потому что на сцене уже пела танго Пьяццолы новая певица – Лепестки Губ; зеленолицее существо пело, не глядя на публику, как будто посвящало свою песню какой-то букашке, ему одному видимой.

Песня нравилась, несмотря на всю пародийность этого представления, этой выставки диковинных существ, и даже пианист ввиду особой ситуации пытался выжать из рояля всхлипы, доступные лишь аккордеону.

– Хорошо играет.

– Ой, милый, у этого человека такие руки! И всегда, бедняжка, серьезный. А эта негодяйка Караколес все заигрывает с ним, как-нибудь я вас соблазню, дон Альберт, а он улыбается, как он улыбается, милый, совсем без смеха, только зубы приоткроет, ужас, какие зубы у бедняжки, вернее сказать, их вовсе и нету. Вот так смеется, вот так, смотри…

Великая стала показывать, как смеется пианист, но тут подошла Скороспелочка в съехавшем набок парике.

– Перестань хмуриться! Сеньор нас угощает.

Она принялась многозначительно подмигивать Скороспелочке и обеими руками приглаживать спереди пышные складки юбки. Но подруга никак не понимала, что означают эти знаки, и тогда она, разозлившись, почти выкрикнула:

– У меня женские неприятности.

И, словно спохватившись, кокетливо скосила глаза на Вентуру, скроила робкую улыбку и провела ладонью по тщательно выбритой щеке:

– Не видишь разве, какой у меня цвет лица сегодня?

– Обычный.

– Нет, подружка, совсем не обычный, когда мне нездоровится, лицо бледное-бледное делается, как у мертвячки.

Великая перекрестилась и бросила заговорщический взгляд на Вентуру.

– А ты что, совсем один?

– Жена ушла с другим.

Такой пригожий, такой ладный, как ты, один скучать не будет.

– Со мной бы она так, я бы раз ножом – и все дела.

Скороспелочке хотелось выказать свое полное сочувствие Вентуре.

– Видишь, какую подружку я себе подобрала.

– Я больной, никуда не гожусь.

Великая со Скороспелочкой переглянулись и подсели еще ближе к Вентуре.

– Не порть себе кровь, милый, нет такой женщины, хоть самая раскрасавица, чтобы из-за нее ночь не спать.

– Прошу прощенья.

– Привет, Шуберт. Представляю тебе: Пиларин Скороспелочка и Александра Великая.

– Они не нуждаются в представлении. Я видел ваше выступление, просто гениально.

– Давай на ты, очкарик.

– Пошли, Вентура? Мерсе уже успокоилась.

– Я хочу, чтобы меня познакомили с пианистом.