— Пожалуйста, начинайте скорей! — взмолилась Василиса, рассказ о принцессе буквально заколдовал ее, и всколыхнул на дне ее души что-то вроде предчувствия любви. — Мне так хочется это послушать!

Удовлетворенно кивнув, блондин прочистил горло, нажал на кнопку стереосистемы и, под аккомпанемент невидимого оркестра, запел:

Nessun dorma! Nessun dorma!

Tu pure, o Principessa,

nella tua fredda stanza

guardi le stelle…

Захваченная потоком звуков, Василиса уплыла далеко-далеко — точно так же, как уплывала вчера и позавчера, когда слышала через открытое окно божественные звуки напитанного лирикой анонимного тенора. Столько бархатных, шелковых, парчовых, драгоценных чувств дрожало в этой мелодии! Столько пряного томленья! Надежд, ожиданий, нежной страсти!

Василиса закрыла глаза и заулыбалась. Как сладостно, должно быть, это чувство — чувство любви — которое заставляет грубую мужскую гортань, созданную для боевого клича, исторгать звуки столь гладкие и текучие!

Тем временем блондин перешел на шепот.

И в шепоте этом было столько обещания, столько мольбы и праздника, что на глаза Василисы невольно навернулись слезы.

Как непохож был этот загадочный поющий блондин на мужчин, которых она знала раньше!

В нем не было витальной грубости Василисиных братьев. Не было державной статуарности ее отца. В нем не сыскать было хмельной цинической удали дяди Толи. И всепобедительной галантности зла, которую заметила Василиса в ледяных глазах Иеремии Блада, в нем не было…

Когда он пел, он не был похож ни на кого — ни на солдата, ни на пилота, ни на «простого парня». И на удалого танцовщика из телевизора он не был похож тоже! И на смелого скомороха! И на витающего среди формул ученого! И на решительного немногословного звездолетчика! И в то же время чудесный голос блондина, казалось, вбирал всё то лучшее, что было в тысяче разных мужчин. Вбирал — и дарил вобранное Василисе.

Тенор блондина был как обещание. Как зов. И Василисе казалось, что он зовет ее, ее персонально.

Тем временем блондин, похоже, заканчивал свое выступление:

Dilegua, o notte! Tramontate, stelle!

Tramontate, stelle! All’alba vincerò!

Vincerò! Vincerò!

И на высокой победительной ноте ария влюбленного принца оборвалась и рассеялась над двухкомнатным номером «люкс» гостиницы «Ипподром».

Еще несколько секунд блондин простоял молча с закрытыми глазами.

А пораженная Василиса так и сидела — тихая, как мышка. От избытка впечатлений она не могла даже пошевелиться. Потому когда блондин спросил «А что, аплодисментов не будет?», она вздрогнула, как если бы он больно ущипнул ее.

— Исполать вам… — промолвила Василиса испуганно. И, в то же время припоминая, что слово «исполать» всем виденным ею иноземцам совсем непонятно, добавила:

— Ну то есть спасибо!

— Что ж, если так принято на концертах в вашем родном Большом Муроме, то я… я не возражаю! — с элегантным полупоклоном сказал блондин. Было видно, что, хотя ария была совсем короткой, он не для виду устал.

«В моем родном Большом Муроме вообще не приняты никакие особенные концерты, кроме кошачьих концертов в марте», — хотела сказать Василиса, но вовремя одумалась и произнесла словечко, которое было в ходу у трапперов, и которое, несмотря на упорные тренировки, не давалось ей долгие недели:

— Это было… су-упер!

— Вам… вам действительно понравилось? — блондин налил себе минеральной воды и с жадностью выпил.