Когда я получил расчет, Сеньор попросил меня помочь отнести попугаев к торговцу птицами. Я с готовностью согласился, и мы с ним отправились в птичью лавку; он нес три клетки, и я три. Клетки были деревянные, сплетенные из толстых прутьев и обвязанные бечевкой, которую попугаи постоянно клевали своими большими крепкими клювами. Весили они всего ничего, и я уже много раз перетаскивал их с места на место прежде.

В птичьей лавке оказалось страшно интересно, и у меня было полно времени, чтобы осмотреть все хорошенько, пока лавочник и Сеньор торговались. Там уже имелись три попугая — такие серые, из Африки, которые умеют разговаривать и всячески стараются завладеть вашим вниманием. Они все надеялись, что их выпустят из клетки, но не могли сказать о таком своем желании. Тогда мне подумалось, что это практически единственная вещь, которой они не могут сказать, и я решил: если у меня когда-нибудь будет свой собственный попугай, я не стану держать его в клетке. Если он останется со мной — хорошо. Если улетит — тоже хорошо.

Потом пришла молодая знатная дама, желающая купить птицу. Она увидела наших попугаев и попросила Сеньора вынуть всех по очереди из клетки, чтобы разглядеть каждого получше. Лавочник все объяснял, что это новые птицы, — мол, они не привыкли к людям, могут вскоре умереть, не умеют разговаривать и так далее в таком духе. Я заставил одного из красноголовых зеленых попугаев выкрикнуть: «Кр-расот-ка! Кр-расотка!» — я частенько повторял это слово всем птицам. Тогда дама, ясное дело, решила купить именно его. Она спросила у Сеньора цену, и он назвал сумму много выше той, какую пытался получить с лавочника. Несколько минут все торговались — покупательница, сопровождавшая ее старуха в черном и Сеньор.

Пока велись споры, мы со служанкой дамы рассматривали друг друга. Я таращился на нее, а она бросала на меня быстрый взгляд, и я смущался и отводил глаза. Потом она отводила глаза, и я снова начинал пялиться. Девушка несла в руках три пакета и корзинку, когда вошла, но сейчас поставила всю свою ношу на прилавок, вынула веер и принялась обмахиваться, поглядывая на меня поверх него. Я все думал, хорошо бы мы с ней плыли по морю в нашей собственной лодке, направляясь в какую-нибудь далекую чудесную страну.

Наконец молодая дама купила понравившегося ей попугая, велела служанке взять клетку и сказала, что теперь они идут домой.

— О, сеньора Сабина, мне не унести все покупки да еще тяжелую клетку в придачу! Может, этот матросик пособит нам?

В конечном счете я взял клетку с попугаем и корзинку и пошел позади служанки. У нее были аппетитные округлости во всех нужных местах, приятное зрелище. Мы добрались до дома знатной дамы гораздо быстрее, чем хотелось бы, и она с улыбкой поблагодарила меня и дала немного денег. Служанка подмигнула мне, что понравилось мне гораздо больше.

Я вернулся в птичью лавку, думая о самых разных вещах, в том числе не вполне пристойных. Сеньор все еще находился там, и немного погодя мы с ним отправились в таверну, где поели и выпили вина. Я боялся, как бы он не велел мне заплатить за нас обоих. Не поймите меня неправильно. Я бы не стал платить. Но он был офицером, а я простым матросом, и я опасался, что он может устроить мне неприятности.

Оказалось, я знал Сеньора хуже, чем мне представлялось. Он заплатил за все по завершении трапезы. Он выпил бо́льшую часть бутылки, но и я выпил порядочно, а съел ровно столько же. В той таверне пекли оладьи, вкуснее которых я не пробовал ничего со времени, когда съел манго в Веракрусе.

Вероятно, мне следует сказать, что я сделал, когда мы с Сеньором расстались.