Я велел Азуке приказать матерям выстроить детей на палубе. Совместными усилиями мы объяснили, что любого, кто свалится за борт впредь, мы оставим на съеденье акулам. Вряд ли у меня хватило бы духа поступить так, но пираты точно не стали бы спасать тонущего. Не узнай я о случившемся своевременно, я бы уже ничем не смог помочь ребенку.
Скоро вахта закончилась, и Лесаж спросил, можно ли ему уединиться с Азукой в каюте старшего помощника. Конечно, сказал я, ведь он и является старшим помощником, покуда я не отдам иных распоряжений. Я сам встал у штурвала и приказал своей вахте — трем матросам — поднять паруса. Мы поочередно развернули паруса на фок-мачте, грот и бизани. Не сказать, что корабль после этого стремительно понесся, но скорость увеличилась с одного узла до трех. Я помню это, поскольку сам бросал лаг и делал запись в судовом журнале.
(Именно благодаря судовому журналу я понял, что произошло со мной после того, как я покинул монастырь. Все записи были датированы, разумеется, и год там значился не такой, как надо: он начинался не с двойки и нуля, а с других цифр.)
Лесаж делал то же самое: стопорил штурвал, бросал лаг и записывал показания в судовой журнал. Он также переворачивал песочные часы и бил в корабельный колокол, оповещая о конце вахты.
Данное обстоятельство и трудности, с которыми столкнулась моя вахта при поднятии парусов, заставили меня осознать, насколько нам необходимы дополнительные рабочие руки. Если начнется ураган, я отдам команду «свистать всех наверх!». Тогда у меня будет шесть человек. Иными словами, по два на каждую мачту, а я видел, как быстро налетают ураганы. Сухопутные люди считают, что ветер крепчает постепенно. Я это знаю, поскольку разговаривал с ними. Но они заблуждаются. Ураган налетает как девятиосный грузовик, и вам следовало принять меры еще десять минут назад.
Вскоре мужчины подошли к юту. От лица группы выступил Рыжий Джек, он подергал за козырек фуражки и сказал, что мы все товарищи по плаванию и он теперь старшина-рулевой, а по обычаю Берегового братства, они вправе открыто высказывать свое мнение, не опасаясь неприятностей.
— Держитесь вежливо, Джек, — сказал я, — и никаких неприятностей не выйдет.
— Капитан, мы не можем ни поставить, ни свернуть парус нормально столь малыми силами.
— Вы сделали все, что могли, Джек. Разве я орал на вас? Не орал. Я не сказал ни слова.
— Знаю, капитан, и мы вам признательны. Только мы просим вас поставить на работу всех рабов.
— Иначе мы свернем марс и грот и пойдем так, — сказал Бен Бенсон.
Я в любом случае хотел осмотреть рабов. Сделав это, я покачал головой.
— Мы потеряем слишком многих, а значит, выручим от продажи куда меньше. Надо доставить их в Порт-Рояль поскорее, пока у нас не кончились запасы воды.
Рыжий Джек кивнул. Маньян (парень, которому я порезал нос) за все время не произнес ни слова.
Я приказал отправить вниз рабов, находившихся на палубе, и вывести наверх следующую группу. Там был крупный мужчина, с виду сильный, и я велел Бену встать у штурвала, а сам попытался поговорить с сильным рабом. Он не знал никаких языков, но один раб в той же группе немного говорил по-французски. Я сказал последнему, что он может присоединиться к моей команде, если поклянется мне в верности. Он чуть не запрыгал от нетерпения, и я достал ключи и снял с него кандалы. Он опустился на колени и произнес клятву на своем родном языке (поклонившись мне раз двадцать, пока стоял на коленях), после чего я дал ему абордажную саблю. Звали мужчину Маху, но позже мы с Новией называли его Мануэлем.
Затем я вернулся к верзиле, которого выбрал первым, провел на палубном настиле черту острием кортика, указал на Маху и жестами объяснил, что прежде он находился по ту сторону линии, вместе с рабами, а теперь перешел на мою сторону. Верзила кивнул, показывая, что понял, и я спросил, не хочет ли он сделать то же самое. |