А наркотизаторы говорят, что больная буянила, когда выходила из наркоза. Пыталась повязку сорвать. Может, вытащила трубку сама?

Может быть. Но как убедиться? Как же так это получилось? На первой резекции. Разве можно!

Иду к шефу. Так, мол, и так.

— Ну что же теперь делать! От этого она сейчас не помрет. Пройдут первые дни, а потом на рентгене посмотрим.

Конечно, от того, что там маленькая мягкая резиновая трубка лежит, ничего не случится. Ну, а мне каково! Больная-то не знает.

Я все смотрю, нет ли каких-либо признаков ухудшения.

Ничего.

Седьмой день.

Рентген.

Два рентгенолога. Наш старый и новый. Новый рентгенолог — моя старая приятельница. Мы еще в школе вместе учились… Нина ее зовут.

Больную уложили на столе. Погасили свет. Зазеленел в темноте экран. В темной рамке из непрозрачных костей замаячили туманные прозрачные кишки.

— Вот!

Оба рентгенолога ткнули пальцы в одно место. Да я и сам вижу.

Лежит, петлей свернувшись.

— Нин, это точно, как ты думаешь?

— Ты сам не видишь?

Что делать будем? Пойду к шефу.

— А снимок будете делать? Или ограничитесь просвечиванием?

— Конечно, снимок сделаем. Надо же зафиксировать это. И потом, не возить же ее каждый раз на рентген всем показывать. А уж будь уверен! Теперь начнут смотреть.

Иду к шефу.

Рассказываю.

— Дурак. Надо было подшить.

— Знал бы, где упал, соломку подстелил.

— Придется делать повторную операцию.

— А нельзя так обойтись?

— Как же, если там резина в животе! А если пролежень кишки будет? Тогда что? Надо обязательно делать.

— А как больной-то сказать?

— А это уж ты сам думай. Диплом у тебя есть? Операцию делал? Вот и думай.

Снова в рентгенкабинете.

Снимок готов.

Все смотрят. Нет на снимке ничего. Никакой трубки.

— Как так?

Рентгенологи не понимают.

Опять смотрят под экраном. Опять есть.

Повторный снимок — нет.

— Нин, ты как? Есть?

— Есть, по-моему.

— Придется оперировать.

— Забирайте больную.

Что ж! Первая резекция. Недаром говорят — опыт. А что ж это, моя вина? Да нет, это не от молодости. Лучше не связываться с большими операциями. Так и остаться аппендикулярщиком и грыжесеком? Да и при аппендиците то же может быть. Это все философия. Как ей сказать — вот вопрос. «Вас надо еще раз оперировать». Нет, этого и не скажешь. Но ведь я не виноват, не виноват! Но ведь после моей операции надо повторно оперировать!

Ступенька за ступенькой — иду на пятый этаж. Приду на пятый этаж, дойду до палаты, а там надо говорить. Смотреть ей в глаза и говорить: «Вас надо еще раз оперировать. Вас надо еще оперировать. Светлейшая, вас надо еще оперировать…» А она мне в ответ: «Светлейший, не сходите с ума».

Никуда не денешься — вот палата и надо говорить.

Может, посмотреть тяжелых больных сначала? Нет у меня сейчас больного тяжелее. Но она же не тяжелая! У нее все в порядке. Думает, что выздоравливает. А я сейчас приду и скажу…

Сзади меня быстрые шаги. Тук-тук… Цок-цок… Врезается цоканье в мозг. Это шпильки. (Тогда у всех были такие каблуки-гвоздики.) Это кто-то не из отделения, у нас все переодеваются. Цок-цок… «Второй раз оперировать!»

Это Нина цокает — меня догоняет. Я на нее с такой надеждой смотрю.