Мальчику показалось, что вот сейчас он умрет.

— Ты… ты… правда согласна? — выдавил он, едва разлепляя губы.

— Да, — ответила она, не открывая глаз.

— И ты… не будешь после обижаться и… ну, там?..

— Нет, — ответила она, ведь нужно было говорить и делать все, как хотели ужасные бандиты, вломившиеся на ночь глядя в папочкин дом. — Я буду рада. Ты мне понравился.

Сердце снова забилось, да еще как. А ведь мне-то тоже надо раздеваться, вдруг с ужасом сообразил мальчик. Шутка ли — снять штаны при девчонке, даже если она сама уже без всего! Она перевел взгляд с ее ног на ее лицо — глаза ее по-прежнему были зажмурены, но он все-таки выключил свет, а затем, путаясь в каждой пуговице, обмирая, принялся раздеваться. Он не слишком хорошо представлял себе дальнейшее. Если б не ее полная покорность, не его простодушная уверенность в том, что раз уж дана возможность, все обязательно получится — да еще, пожалуй, не малая толика выпитого им вина, — ничего бы не произошло. Но в конце концов девочка, безучастно сносившая все его усилия, почувствовала резкую, как от сильного пореза, боль, и безмолвно содрогнулась. Потом стало ощущаться какое-то омерзительное, не свое, нестерпимо стыдное ерзание внутри. «Все?» — подумала она, едва не стуча зубами от страха, но и это было еще не все. Бандит засопел сильнее, жутко напрягся, вдавливаясь в нее поглубже — внутри у нее произошел мягкий беззвучный взрыв и нечто теплое, густое заполнило все ее внутренности. Она всхлипнула от изумления и ужаса и опять замерла.

Мальчик едва сдержал победный крик. Он непременно бы закричал, но уж очень он боялся напугать свою девочку. Он только зубы стиснул. Судорога, казалось, никогда не кончится, казалось, она вывернет его наизнанку, ничего ему не оставит, все отдаст девочке — он и помыслить не мог, что это будет так здорово. Но — кончилось, тело стало мягче резины. В полном изнеможении он откатился на край. Голова его кружилась, а душу захлестывали благодарность и нежность. Он только не умел их выразить. Он осторожно погладил девочку по щеке. Ее голова — он почувствовал это, хотя видеть не мог, такая стояла темнота — по-прежнему была запрокинута.

— Не очень больно? — спросил он дрожащим голосом, не то заботливо, не то опасливо. Он до смерти не хотел, чтобы ей было больно.

— Нет.

— А может… может… приятно?

— Да. Она помедлила и выдавила: — Очень.

Он прерывисто вздохнул. У него прямо гора с плеч свалилась.

— Ты замечательная, — выговорил он, — ты просто замечательная. Ты самая лучшая, такая добрая, такая красивая… — Он не знал, что еще сказать. Он опять начал стесняться ее до оторопи. Ему очень хотелось дотронуться до ее остренькой груди, но даже под страхом гибели он не посмел бы сейчас этого сделать. — Ты чудесная, — сказал он, захлебываясь. — Я никого, кроме тебя, не полюблю.

Ему было так хорошо, как, наверное, никогда в жизни не было. И еще ему вдруг захотелось спать, глаза прямо слипались сами собой. Брат на день рождения мужчиной стал, в шестнадцать, вспомнил он. А я почти на год раньше… Я — мужчина, подумал мальчик гордо и умиротворенно.

— Ты не сердись на меня… — пролепетал он, уже засыпая, но продолжая виновато сознавать несоизмеримость своих достоинств и слепящей громадности подарка, который сделала ему та, что лежала рядом. — Ведь так хорошо все… Не будешь?

— Нет, — ответила она. — Я очень счастливая.

Он улыбнулся.