Смотрительница замялась, поджала губы.

– А почему это так важно?

– Сейчас объясню. А пока позвольте задать другой вопрос. Что вы почувствовали, узнав об аресте Кэй Спалтер?

– О господи! Шок, настоящий шок! Я поверить не могла!

– Вы хорошо знали Кэй?

– Похоже, не так хорошо, как мне казалось. После таких историй поневоле задумываешься, а знаешь ли ты хоть кого-нибудь по-настоящему. – После паузы на лице Полетты появилось пронзительное любопытство. – А к чему это все? Все эти вопросы – что происходит?

Гурни посмотрел на нее долгим испытующим взглядом, словно прикидывая, можно ли ей доверять. Потом глубоко вздохнул и сказал, надеясь, что его слова прозвучат как признание:

– С полицейскими оно вот ведь как занятно выходит, Полетта. Мы рассчитываем, что люди нам расскажут все как на духу, а сами делиться информацией не любим. И я понимаю, почему, но иной раз… – Он помолчал, потом глубоко вздохнул и медленно произнес, глядя ей прямо в глаза: – У меня сложилось впечатление, что Кэй как человек гораздо лучше Карла. Она не из тех, кто способен на убийство. Вот и пытаюсь понять, прав я или ошибаюсь. Но в одиночку мне не справиться. Без помощи других. И мне почему-то кажется, что вы способны мне помочь.

Она несколько секунд смотрела на него, потом чуть вздрогнула и обхватила себя руками.

– Давайте-ка вернемся в дом. Вот-вот дождь польет.

Брат дьявола

Она принесла на подносе две чашки черного кофе, молочник, сахарницу и две ложечки. Опустив поднос на низкий столик перед камином, она села напротив Гурни в такое же кресло, как у него. Ни он, ни она не промолвили ни слова, пока не добавили себе в кофе молока и сахара, отпили по первому глотку и откинулись на спинки кресел.

Полетта держала чашку обеими руками – то ли чтобы не пролить, то ли пальцы грела. Губы у нее были крепко сжаты, но чуть подергивались.

– Вот теперь пусть льет, сколько угодно, – промолвила она с внезапной улыбкой, точно пыталась прогнать напряжение звуками своего же голоса.

– Меня заинтересовал «Ивовый покой», – сказал Гурни. – Любопытная, должно быть, у него история.

История кладбища ничуть его не волновала, но Гурни думал, что, разговорив собеседницу, коснувшись темы полегче, сумеет перекинуть мост к более щекотливым материям.

За следующие пятнадцать минут Полетта изложила ему философию Эммерлинга Спалтера. Гурни счел эту философию эскапистским вздором, только в хитроумной упаковке. «Ивовый покой» был вовсе не кладбищем, а последним пристанищем. И на могилах размещали лишь дату рождения, не указывая дня смерти, ибо все мы рождены для жизни вечной. Клиентам «Ивовый покой» предоставлял не могильные участки, а домашние – уголки природы с травой, деревьями и цветами. Каждое владение было рассчитано не столько на одиночек, сколько на семью, причем на несколько поколений, а почтовые ящики у входа в каждое владение призывали еще живущих родственников оставлять своим дорогим ушедшим открытки и письма. (Раз в неделю конверты вынимали, сжигали на маленькой переносной жаровне прямо на участке и зарывали в землю.) Полетта на полном серьезе утверждала, что все в «Ивовом покое» воспевает жизнь в ее бесконечности, красоте, тишине и уединении. Насколько мог судить Гурни, «Ивовый покой» должен был наводить на мысли о чем угодно, кроме смерти. Этого, впрочем, он говорить не стал. Пусть Полетта продолжает рассказывать.