Господаревы люди к ним не приезжали больше, никто не топтал полей, не убивал скотину, не следил за повинностями их. Разбил, было дело, крестьянин один телегу целую, молоком гружёную — кинулся было к замку господаря рыцарственного правителя, повиниться, да наказание вкусить…

Прибежал, к воротам упал, на колени, всё как положено. Головой оземь стукнулся, аж до крови и выпрямился, рот открыт — а ворота открыты. Покосились уже, скрипят петли ржавые. Окна пустые в них лишь ветер, во дворе скелет в ржавом доспехе лежит, и нет никого. Только ворон парочка на обвалившейся башенке главного здания за низкой каменной стеной.

Поднялся мужик, голову пятернёй почёсывая — чего делать-то? Где Орхус находится, он не знал, да и там ли господарь? Он, говорят люди, где-то на равнине, город новый строит…, снова посмотрел мужик на ворота. И только тут дошло, что господарь не оставил наместников на земле от власти Барговых рыцарей освобождённой. Их вообще не было. Ни господарей, ни сборщиков подати, даже Голова деревни прежний остался. Куда идти-то, что бы за провинность наказали?

Мужик так и не решил что делать. Вернулся домой, жене всё рассказал, она в слёзы — целая повозка молока! Собирать ему одёжу чистую стала, еды мешок дорожный, детей позвала, в слезах они все стояли. Попрощались они навсегда, обняла жена его последний раз, поцеловала крепко на прощанье, с детишками простился он и в Орхус пошёл он пешком, что б господарю повиниться, да просить кары не слишком жестокой…, эх…, кого он обманывает? Знал он, что на кол его посадят, а то и плетьми до смерти забьют. Но не идти нельзя никак — повинность должно вкусить сполна, иначе придут господаревы воины, и повинность вкусить придётся уже всем — и жене его молодой и детишкам малым и ему втрое больше вкусить придётся.

Ничего не поделаешь — пришлось идти.

В пути у людей дорогу спрашивал, злился порой, что не поставил господарь наместников своих, что ходить так далеко нужно за повинностью, а потом вдруг понял — то часть повинности и есть. Путь далёкий, полный страданиями и лишений, то тоже испытание.

И ежили таково оно всё, так может и не посадят на кол, а? А то может и отпустят, всего лишь палками побив! Хотя, это вряд ли, конечно…

— Слыхал Шксин? — Сказал смуглолицый воин, прислонившись спиной к створке ворот — скучно жуть. Уже часов пять тут сторожат, а сменщики запропастились куда-то. Наёмники за воротами во дворе замка, тренируются, оружие чистят — не кому вахту нести, попросил их Кохан, капитан ихний, подежурить пару дней вместо наёмников. Мало их из похода вернулось, а тут ещё и падёж у туров начался. Все хозяйства наёмников пострадали. Кохан отряд отправил за новой скотиной, в имперскую провинцию, людей ему не хватает. Раньше послали б они Кохана куда подальше с его просьбой вместе, а после сражений за Сабас — всё как-то изменилось. Рота этого отчаянного наёмника не раз выручала их в битвах. Да и сражались они так, что вызвали уважение смуглолицых потомков кочевников степных.

— Чего слыхал? — Лениво зевая, поинтересовался Шксин.

— Кехеш рабов брать разрешил.

— Слыхал. — Парень снова зевнул и рукой махнул. — Ну их. Мы и так справимся.

— А я вот не знаю. Мне отец говорил, что кехеш держал у себя пару, когда в старом селе жил.

— Шоб кехеш над людьми-то измывался? — Шксин рассмеялся и снова рукой махнул. — Да брось ты сказки рассказывать. Видел же, что они в городах творили. Кехеш не стал бы…

— Хочешь сказать отец Нсхега лжец? — Вдруг помрачнев, с угрозой в голосе, сказал парень.

— Нет-нет, Нсхег, успокойся, я не то хотел сказать.