Равнодушно скосив глаз на Любовь, которая намертво вцепилась в какие‑то металлические детали, торчащие в задней части автомобиля, сэнсэй взглядом убил птицу на ужин и негромко позвал ученика:

– Гири‑кун, выходи.

Гири‑кун осторожно выглянул из кузова и очень обрадовался, увидев висящую на запятках проводницу. Она тоже обрадовалась и хотела его обнять, но это оказалось сложно – девушка никак не могла разжать руки.

Ямагучи помог ей, аккуратно отжав по очереди все пальчики, а пока они обнимались, Ясука‑сан сложил костер, возжег его огненным дуновением и стал жарить птицу, напевая себе под нос мелодию, способствующую медитации.

– Мы не поедем в Москву на этом, – не отрывая взгляда от огня, произнес Ясука‑сан на литературном японском. Он имел в виду, очевидно, пожарную машину.

– Мы поедем в Москву автостопом, – сказала проводница Люба, выглядывая из‑за плеча своего возлюбленного борца.

Слово «автостоп» она произнесла по‑английски.

Люба уже приняла решение не возвращаться к поезду и следовать за Гири Ямагучи, куда бы он ни отправился.

«Наверное, это любовь», – подумал Ясука Кусака, прочитав ее мысли.

Здесь, на природе, в тишине возле костра ему думалось как‑то особенно легко.

Английское слово «автостоп» он понял и откликнулся, по‑прежнему не оглядываясь.

– Мы не можем ехать автостопом. Мы не знаем вашего языка.

– Зато я знаю наш язык, – сказала Люба. – Я могу выдать вас за моего дедушку с Чукотки.

Слово «Чукотка» она произнесла по‑русски.

– А меня? – поинтересовался Гири Ямагучи, который был неравнодушен к своей судьбе.

Люба как раз сообразила, что сморозила глупость, поскольку она была совершенно непохожа на внучку чукчи.

– Ты будешь мой муж, мастер спорта по борьбе нанайских мальчиков. А Ясука‑сан – твой дедушка.

Эту фразу она произнесла сразу на трех языках, но японцы ее прекрасно поняли.

– Мы не знаем ни чукотского, ни нанайского языка, – попробовал возразить Ясука‑сан.

– Ну и что? – пожала плечами девушка. – Их никто не знает.

Гири Ямагучи, в свою очередь, ничего не возразил, то есть де‑факто согласился стать мужем Любы.

Она, правда, тут же усомнилась в своей идее – главным образом потому, что в России все нанайские мальчики, равно как и чукотские, хоть немного, но знают русский язык. С дедушками проще – они в таком возрасте могут и свой родной язык забыть, а вот Гири Ямагучи представлял собой серьезную проблему.

Язык в этой проблеме был вещью второстепенной, зато габариты борца могли доставить неприятности. О легковых машинах можно было забыть. А вот насчет дальнобойных машин Люба пребывала в некотором сомнении. Чисто умозрительно ей казалось, что в кабину дальнобойного грузовика Ямагучи влезет и там еще останется место для нее и для дедушки – но это предположение требовало эмпирической.проверки.

Дело в том, что Люба Добродеева знала все о поездах, а вот автостопом ездила редко и только на короткие дистанции, предпочитая при этом легковые автомобили.

В этом деле ей бы следовало поучиться если не у Антона Кротова, то хотя бы у Женечки Угореловой, однако их не было под рукой, и пришлось обходиться своими силами.

Люба с аппетитом поужинала птицей, убитой взглядом, и воздержалась от нескромных и даже неприличных по японским понятиям вопросов на тему, как это у сэнсэя получается убивать животных без ружья и зажигать огонь без спичек. Сэнсэй, разумеется, тоже ничего объяснять не стал. Он решил немного вздремнуть, как это делал обычно после еды.

Пробудившись от вскрика девушки, сэнсэй был весьма разгневан, обнаружив, что ученик вместо вечерних упражнений, укрепляющих тело и дух, занят упражнениями совсем другого рода.