- "Умереть, уснуть… Уснуть! И видеть сны, быть может…"

Прыщавый сопляк из первого ряда вскочил на стул и потешал зал, передразнивая каждое движение Т. Уоллеса, пока полковник Мортон не погнал его тростью с золотым набалдашником.

- "Кто бы плети снес, глумленье века…" - Т. Уоллес Уитейкер твердо вознамерился вдолбить в нас культуру. Я был от него в полном восторге.

- "…гнет сильного, насмешку гордеца, боль презренной любви, судей медливость…"

- Ку-ку! Гы-ы! Го-го-го!

Война достигла своего пика: ни слова со сцены не было слышно, но Т. Уоллес Уитейкер продолжал читать - не ведая сомнений. Из кулисы появился капитан Адам, испугавшийся, как бы мы не разнесли его баржу по досочкам, но его попытки успокоить нас сопровождались лишь новым топотом. Капитан ринулся к Т. Уоллесу явно с намерением его увести, но Т. Уоллес, повернувшись, декламировал теперь прямо ему в лицо. Растерянность сменилась гневом, и капитан попытался утащить его силой, - Т. Уоллес оттолкнул нападавшего, продолжая что-то изображать свободной рукой. Капитан Адам грозил ему пальцем, крича: "Увольняю!" - а потом подал знак профессору Эйзену. Лучший морской оркестр (страховка 7500 долларов) заиграл вальс "По волнам, по волнам". Занавес пошел вниз, но Т.Уоллес Уитейкер успел прыгнуть под ним на авансцену и, выпадами то правого, то левого кулака встречая ливень медяков (которому и я пособил, вскочив с места и швырнув с размаху всю мою мелочь), в порыве слепого противоборства выкрикнул: "Так трусами нас делает сознанье, и так решимости природной цвет хиреет под налетом мысли бледной". Докончив наконец, он сгреб монеты со сцены, запустил ими в зал и исчез за занавесом.

Несколько запоздавших пенни понеслись ему вслед, ударились в малиновый бархат и покатились вдоль софитов. Все содрогались от приступов смеха, обмениваясь впечатлениями, в которых был и оттенок стыда за случившееся, впрочем быстро забиваемый весельем, - у меня так даже быстрее, чем у прочих, потому как приятно иной раз бросить камнем в мученика, сколь бы им ни восторгался. Я, кажется, где-то уже упоминал, что обычно совсем не против добавить свою маленькую лепту к гонениям на тех, кто ополчается против толпы, противостоя ей собственными принципами, - и особенно не против в тех случаях, когда принципы эти мне вполне симпатичны. Ведь, если рассудить, любой принцип испытывается готовностью пострадать за него, а эту готовность только и можно проверить непосредственно страданием, ничем иным. Стало быть, что я такого сделал? - просто помог Т.Уоллесу Уитейкеру испытать его принципы. Ибо теперь, когда его освистали на сцене и выгнали из труппы за приверженность Шекспиру, он либо от этой приверженности отречется, а это означает, что не так уж она много для него значит, либо укрепится в ней как никогда прочно, а тогда должен ощущать благодарность за то, что мы помогли ему обрести такую силу веры.

Опять вышел из-за кулис капитан Адам, криво улыбаясь и успокаивая. Мы, впрочем, и сами готовы были угомониться, ведь поставили на своем.

- Ну и ладненько, больно он кому нужен, Шекспир этот! - Всплеснул руками, пододвинул ногой поближе к себе медяки, валявшиеся у софитов. - А денежки назад не отдадим, дудки, поищите дураков!

Взрыв хохота - словно нашалившие дети, которым сказали, что на этот раз обошлось, не накажут.

- А теперь поглядим, может, к другим нашим артистам вы поласковей будете, - улыбался капитан Адам. - Если деньгами швыряться опять начнете, готовьте четвертаки, договорились? Леди и джентльмены, представляю вам лучших в Штатах комиков из черных наших сограждан, виртуозов и первых мастеров, неподражаемых мыслями и чистых телом - на кожу, на кожу их посмотрите! - "Эфиопов с Чесапика"!

Мы дружно захлопали - за этим-то мы ведь сюда и шли.