|
-- С наступлением дня Святого Сатурнина, -- сказал он, ударяя легонько об стол краем своей трубки, чтобы выколотить из нее весь пепел, -- с наступлением Святого Сатурнина будет ровно двадцать лет, как "Копчик", -- тут он снял свой шерстяной ток с красными и голубыми мушками, -- как наш бедный бриг в последний раз бросил якорь в заливе Пампульский, под командой покойного господина Кернока. -- И он вздохнул, покачав головой. -- Как время летит! -- подхватил человек с большим воротником, осушив огромный стакан водки. -- Мне кажется, будто это было вчера, не правда ли, Грен де Сель? Я все еще между нами называю тебя этим именем[21], потому что ты мне так позволил, другой мой. Гм! гм! Это мне напоминает наши веселые времена. -- И старичок начал потихоньку смеяться. -- Пожалуйста, не церемоньтесь господин Дюран, вы старше меня, вы друг этого бедного господина Кернока. -- И он снова вздохнул, подняв глаза к небу. -- Что же делать, мой милый? Когда приходит последний срок становиться на якорь? -- сказал господин Дюран, высасывая с продолжительным свистом каплю вина, оставшуюся на дне давно опорожненного стакана. -- Когда курносая повелевает опустить его на дно, то кабельтову необходимо подчиняться. Это я всегда говаривал моим больным, моим конопатчикам, моим канонирам, ибо ты знаешь... -- Да, да, я знаю, господин Дюран, -- отвечал поспешно Грен де Сель, который страшился, чтобы экс-тимерман-хирург-констапель брига "Копчик" снова не принялся, рассказывать о своих тройственных подвигах. -- Но это выше моих сил; у меня сердце разрывается, когда подумаю, что год тому назад этот бедный господин Кернок был там, на своей мызе [22] Трегерель, и что каждый вечер мы с ним курили из старой трубки. -- Правда Грен де Сель. Господи Боже! Какой человек! Как он был любим в этом кантоне! Просил ли у него что-нибудь несчастный матрос, -- получал тотчас. Наконец, около двадцати лет, как он, удалясь от дел, жил добрым гражданином, и все называли его благодетелем. И какой почтенный вид придавали ему его седые усы и его коричневое платье! Сколь он казался добродушным, когда возил на спине своей внуков старого канонира Керизоэта или когда строил им маленькие кораблики. Только я всегда упрекал этого бедного Кернока за то, что он принял духовное звание. -- Ах! За то, что стал церковным старостой! Ба! Это было для препровождения времени. Однако признайтесь, что любо было на него смотреть, когда он сидел на своей дубовой скамье в белых перчатках и манжетах в праздничные дни прихода Святого Иоанна. -- Мне приятнее было его видеть на вахтенной скамье, с интрекелем в руке и пороховницей за плечами, -- отвечал экс-тимерман-хирург- констапель, наполняя свой стакан. -- А на церковном шествии, господин Дюран, когда он разносил просфору и переваливался со своей свечой, которую, не смотря на уроки крылошаника[23], ему всегда хотелось держать, как шпагу. Но особенно огорчало священника то, что капитан Кернок так часто жевал табачный лист, что во время обедни едва не плевал на людей. -- Огорчало, огорчало!.. Зато он выманил у моего старого товарища для своей пресвитерии двадцать десятин лучшей его земли. Тут Грен де Сель вытянул сколько возможно нижнюю губу, моргая глазами, посмотрел на Дюрана с видом самым хитрым, самым злобным, самым лукавым, какой только можно себе представить, и покачал отрицательно головой. |
