Пока семья, собравшись за обеденным столом, пожинала плоды кулинарного мастерства, которое Клара передавала Терезе – Тереза как-то обронила, что в маленьких блюдах скрывается большая любовь, – я лопал консервированные яйца вкрутую, вываленные на подправленный рассолом шпинат, что в целом смахивало скорее на коровий навоз, чем на ужин.

– Что это ты делаешь? – преодолевая тошноту, поинтересовался Малыш.

– У меня диета.

– Ты заболел?

– Я вырабатываю иммунитет.

– Вырабатываешь что?

При любых обстоятельствах я прибегал к агрессивно-лаконичной лексике расписанных татуировками зеков из американских фильмов, от которых млели Малыш и Жереми. Они приходили в восторг от того, что теперь каждое воскресенье после обеда я ходил вместе с ними в их любимый кинотеатр.

– Ну наконец-то! Ты и вправду заинтересовался киношкой, Бен?

– Fuck you!

И никто, абсолютно никто не мог взять в толк, чем все же я занимаюсь. Я тренировался тайком. Заранее переживать страдания, поджидающие тебя в ближайшем будущем, но при этом не разделять ни с кем муки томительного ожидания этих страданий – в этом-то и заключается настоящий героизм. Да и потом, даже если бы я им всем рассказал, что меня собираются бросить в одну из тех маленьких бастилий, что сохранились после разрушения большой Бастилии, они, скорее всего, спокойно пропустили бы эту новость мимо ушей. Каждый был озабочен своим делом: Тереза – предстоящей свадьбой, другие – подготовкой к свадьбе Терезы, а Жюли – своей будущей книгой об экстравагантной династии Мари-Кольберов.

– Я отрыла еще одного Мари-Кольбера, папашу нашего жениха, по уши замешанного в скандале с пиастрами. Это было в пятьдесят четвертом, когда заканчивалась война в Индокитае.

Тем временем Тереза преисполнялась все большей гордостью за своего Мари-Кольбера:

– Мари-Кольберу пришла в голову чудесная мысль! Вместо того чтобы открывать свадебный список в «Прентан» или «Самаритен», где цены просто заоблачные, он открыл его в «Тати»!

(«Чудесная мысль»…)

– А поскольку наши приглашенные на свадьбу гости – люди не очень-то обеспеченные, он оплатил все подарки сам! Они просто выберут подарок, который преподнесут нам на свадьбе, но не заплатят за него ни гроша! Разве это не чудесно?

Той ночью меня сжигало страстное желание приковать себя цепью в нашем подвале.

И Жюли сломалась. В тот день, когда я на полном серьезе попросил ее вышить мои инициалы на вещах, которые собирался взять с собой в тюрьму, она сломалась.

– Ну хватит, Малоссен! Только не говори мне, что ты действительно готовишься к тюряге! (Она зовет меня Малоссеном и использует курсив лишь в самом крайнем случае.) Мне-то казалось, что ты просто валяешь дурака! А ты, значит, не в игры играешь, да? Ты, оказывается, взаправду тренируешься стать зеком? Ты, стало быть, не просто похож на козла, а самый настоящий козел и есть? В таком случае давай, вали отсюда, и побыстрее! Отправляйся тренироваться куда-нибудь в другое место! Давай, раз уж ты так разошелся, прикончи этого Роберваля! Пусть хоть раз в жизни тебя будут судить за то, что ты на самом деле совершил!

Она была просто вне себя. Еще немного – и она начала бы рвать в клочья вещи, которые я приготовил для своего заточения.

– Да что я вообще делаю с этим святошей, приготовленным под мирским соусом! Я просто дура набитая, раз живу с идиотом, охваченным манией сочувствия, манией лезть в чужую душу, мазохистом до мозга костей, который годится лишь на то, чтобы цеплять себе на голову терновый венец и закутываться в плащаницу каждый раз, когда окружающая действительность не соответствует его розовым, как конфетки, идеалам! – Она открыла чемоданчик.