– Может, тебе приснилось? Звучит уж слишком неправдоподобно.

– Я тоже так подумал. Но мое нынешнее состояние ведь тоже никакой логике не поддается, да? Предположим, это был сон: зачем тогда этому парню мне сниться?

– Тоже верно. Ужасно странно все это. А потом что? Больше ничего не вспомнил?

Тоха покачал головой. Он ведь сразу же сбежал из комнаты, как только встретился с тем существом взглядом. А что было после? Тоха вспомнил, как оно грубо стучало в дверь. Потом снова стук открывающейся двери, просочившийся из-под нее гнилой запах, смешанный с запахом антисептика, свисающая лохмотьями кожа, снотворное, игрушки. Улыбчивый мишка. За ними последовало еще несколько обрывков воспоминаний, но по ним невозможно было определить, сон это или явь.

Хваён вышла из комнаты и медленно осмотрела квартиру Хан Чонхёка. Стояла мертвая тишина. Хотя в статье и говорилось, что Тоха выписался из больницы, дома его не было. Может, наврали? Возможно, тело Тоха все еще в больнице в состоянии комы, а его дядя попросил выпустить лживую статью? Тогда логично, что дом пустует. А настоящий ли Тоха сейчас сидит в теле медведя на ее плече, можно проверить.

Дверь в комнату Тоха была открыта настежь. Как и ожидалось – внутри никого. Хваён предложила зайти внутрь, но мишка стыдливо упирался. Он был таким милым, что девушке пришлось послушаться. Так что они направились в гостиную. Первым на глаза попался черный кожаный диван: он без преувеличения выглядел в несколько раз больше, чем косивон, где Хваён жила когда-то. В углу стояло массажное кресло стоимостью в несколько миллионов вон, низкий столик тоже выглядел очень дорого – сразу понятно, что сделан был из хорошего дерева. Хваён разок погладила диван из гладкой коровьей кожи и посмотрела перед собой. На противоположной от дивана, выступающего в роли сердца этой квартиры, стене висело огромное семейное фото. Размером с гостиную в каком-нибудь средневековом дворянском поместье. На фотографии были изображены трое. Хан Чонхёк и Хан Тохён, а также жена Чонхёка, которая умерла при родах. Судя по школьной форме и детскому лицу, снимок был сделан сразу после того, как Тохён пошел в среднюю школу. Отец и сын сидели друг рядом с другом в костюмах и улыбались, демонстрируя свои зубы. Их умиротворенный вид и у смотрящего вызывал улыбку. В правом углу этой до неестественности безмятежной фотографии виднелось неприветливое лицо женщины в свадебном платье. Будто вырезанное со старого снимка, белое платье пожелтело и даже по качеству съемки сильно выделялось на фоне большого портрета. В огромной раме явно оставалось пустое пространство, но Хваён все равно показалось, что для Тоха здесь места не нашлось.

– Я все еще не понимаю, зачем дядя усыновил меня, – сказал парень, разглядывая фотографию вместе с ней, и продолжил: – Поначалу я был ему благодарен. Все же нужно обладать твердой решимостью, чтобы жить вместе с чужим ребенком, даже если это сын твоего младшего брата. Все вокруг осыпали его комплиментами за то, какой он потрясающий. И мне говорили всякое. Мол, у тебя теперь такая выдающаяся новая семья, береги ее. «Чтобы дядя не пожалел, что приютил тебя». То есть считали, что он будет сожалеть о своем выборе, если я не оправдаю надежд.

Тоха некоторое время подбирал слова.

– Казалось, мне нельзя было пойти против этих заветов. И того факта, что выжить должен был не я, а Тохён… А я больше не хотел слышать подобное. Конечно, никто прямо об этом мне не говорил. Но это читалось в отдельных словах, намеках, взгляде или выражении лица. Поэтому я старался изо всех сил, но в какой-то момент вдруг понял. Дядя притащил меня в этот просторный, но покинутый дом будто новую мебель.