– Пусть он услышит, что я скажу, – ответила она. – Ты знаешь о том, какие страдания претерпела наша страна?

– Мне много рассказывали об этом.

– Ты слышал о Бедерхан-бее, о Зайнел-бее, о Нурла-бее и об Абдуссами-бее, четырех убийцах христиан? Эти курдские чудовища напали со всех сторон на нас. Они разрушали наши дома, сжигали наши сады, уничтожали наши посевы, оскверняли наши церкви, убивали наших мужчин и юношей, разрывали в клочья наших мальчиков и девочек, преследовали наших женщин и девушек до тех пор, пока те не валились на землю в полном бессилии, и в последние минуты своей жизни осыпаемые оскорблениями от этих злодеев. Воды Заба были окрашены кровью невинных жертв, а холмы и низины нашей страны были освещены пожарами, в которых гибли наши деревни и поселки. Вся страна была наполнена криками страдания и боли многих тысяч христиан. Мосульский паша видел и понимал все, но он не слал помощи: он хотел разделить награбленное вместе с преступниками.

– Я знаю, это было поистине ужасно!

– Ужасно? О, господин, это слово говорит слишком мало. Я могла бы рассказать тебе вещи, от которых у тебя разорвалось бы сердце. Видел ли ты мост, по которому ты ехал? По этому мосту тащили наших девушек в Тхому и Баз, но они прыгали вниз, в воду, предпочитая смерть плену. Здесь не осталось ни одной девушки. Видишь ли ты обрывистую гору? Туда наверх взбирались люди из Лизана, потому что надеялись найти там защиту, ибо на них нельзя было напасть снизу. Но у них было мало с собой воды и еды. Чтобы не умереть от голода, они сдались Бедерхан-бею, который обещал им свободу и жизнь; им нужно было всего лишь сдать оружие. Они это сделали; он же не сдержал своего слова и повелел их всех убить. И когда у курдов устали руки от этой кровавой работы, они решили ее себе облегчить – скинули христиан со скалы вышиной в девятьсот футов: стариков, мужчин, женщин и детей. Из более чем тысячи халдеев уцелел лишь один, чтобы поведать миру, что здесь произошло. Мне тебе еще что-нибудь рассказать, господин, или достаточно, ты уже все понял?

– Хватит! – выдавил из себя я, содрогнувшись.

– Вот сын одного из этих негодяев, сидит здесь, в доме мелека. И ты действительно полагаешь, что над ним смилуются?

Как должен был себя чувствовать при этих словах гумринский бей! Но он не моргнул и глазом; он был слишком горд, чтобы защищаться. Я же ответил:

– Да!

– Ты действительно думаешь так?

– Да. Он не виноват в том, что делали другие. Мелек обещал ему радушный прием, и я сам только тогда покину Лизан, когда он уедет со мной.

Старуха склонила задумчиво седую голову. Потом она спросила:

– Значит, он твой друг?

– Да, я его гость.

– Господин, это плохо для тебя!

– Почему? Ты думаешь, мелек нарушит свое слово?

– Он никогда его не нарушит, – отвечала она гордо, – но бей будет находиться здесь в плену до самой своей смерти, и если ты его не хочешь покинуть, то никогда не уедешь на свою родину.

– Все в руках Господних. Знаешь ли ты, что решил мелек про нас? Мы можем выйти из дома?

– Нет. Только ты один можешь передвигаться свободно.

– Значит, я могу прогуляться один?

– Нет, с провожатым.

– Тогда я сейчас поговорю с мелеком. Можно я тебя провожу?

– О господин, твое сердце очень доброе. Да, веди меня, чтобы я могла похвалиться, что мне выпала такая честь.

Она поднялась вместе со мной, взяв меня под руку. Мы покинули веранду и спустились по лестнице. На нижнем этаже старуха рассталась со мною, и я вышел из дому; перед ним собралось много халдеев. В толпе стоял и Неджир-бей.