Оставшееся вечернее время мы провели в живой беседе с курдами, закончившейся танцем. Его специально устроили для нас. Во дворе четырехугольной формы, окруженном низкой крышей, собрались все присутствовавшие мужчины. Здесь они лежали, сидели на корточках, а то и стояли, опустившись на колени, в живописных позах, в то время как примерно два десятка женщин собирались во дворе для танца.

Они образовали двойной круг, в середине стоял один танцор, размахивающий копьем. Оркестр состоял из флейты, какого-то подобия скрипки и двух тамбуринов. Танцор дал знак, что можно начинать, громким криком. Его искусство танцевать состояло из разнообразнейших движений рук и ног, которые он делал, не сдвигаясь с места.

Женский круг подражал его движениям. Я не заметил, что в основу этого танца положили какую-то мысль или идею, тем не менее, эти женщины, двигающиеся при неясном факельном освещении, с их угловатыми тюрбанными шапками, с которых падали вниз длинные, через спину завязанные паранджи, представляли собою любопытное зрелище.

По окончании этого простого танца мужчины выразили свое удовольствие громким бормотанием, я же вытащил браслет и вызвал к себе наверх дочь начальника, прислуживавшую мне при еде и находившуюся сейчас среди танцовщиц. Браслет был из желтых стеклышек и почти неотличим от дымчатого, полупрозрачного янтаря, который на Востоке так редок, любим и дорог. У немецкого ювелира я заплатил бы за него от 50 до 70 пфеннигов, здесь же я мог доставить человеку радость, которую оценят гораздо дороже.

Девушка подошла ближе. Все мужчины слышали, что я захотел ее увидеть, и знали – речь идет о вознаграждении. Я должен был постараться не посрамить своих воспитателей, обучавших меня восточной вежливости.

– О, подойди, ты, любимейшая из дочерей курдов-мисури! На твоих щеках сверкает отблеск зари, твой лик так же мил, как и сумбула, чашечка гиацинта. Твои длинные кудри благоухают, как аромат цветов, а твой голос звучит как пение соловья. Ты дитя гостеприимного радушия, дочь героя и станешь невестой мудрого курда и смелого воина. Твои руки и ноги обрадовали меня так же, как капля воды, приносящая утешение жаждущему. Возьми этот браслет и вспоминай меня, когда будешь его надевать!

Она покраснела от радости и смущения и не знала, что отвечать.

– Я принадлежу тебе, о повелитель! – шепнула наконец она одними губами.

Это распространенное приветствие курдских женщин и девушек по отношению к благородному мужчине. Староста был так обрадован тем, что его дочь наградили, что он даже забыл о восточной сдержанности и потребовал дать ему подарок, чтобы его получше рассмотреть.

– О как чудесно, как дорого! – воскликнул он и дал посмотреть браслет другим.

Браслет пошел по рукам.

– Это янтарь, такой отличный, роскошный янтарь, какой и султан не носит на своей трубке! Моя дочь, твой отец не может сделать тебе такие подарки к свадьбе, какие тебе дал этот эмир. Его рот испускает мудрость, с волос его бороды сочится доброта. Спроси его, разрешит ли он тебе его поблагодарить, как дочь благодарит своего отца?

Она покраснела еще больше, чем прежде, тем не менее, спросила:

– Ты мне позволишь, господин?

– Позволяю.

Я сидел на полу, поэтому она ко мне наклонилась и поцеловала меня в губы и в обе щеки. После этого она спешно ушла. Я не удивился такому способу выражения благодарности, поскольку хорошо знал, что курдским девушкам разрешено приветствовать поцелуем даже просто знакомых.

По отношению же к вышестоящему такое поведение могло быть расценено как оскорбление. Поэтому, собственно, я удвоил мою доброту, позволив этот поцелуй. Это тут же отметил и староста.

– Эмир, твоя милость озаряет наш дом, как свет солнца согревает землю. Ты щедро наградил мою дочь, чтобы она тебя вспоминала, так позволь, чтобы и я одарил тебя, чтобы ты не забыл Спандаре.