— Дай, — сказал я. — Дай их мне, — взял у него челюсти и положил в карман.

И сам себе удивился — такое удовлетворение это мне доставило. Переводя отца через дорогу, поддерживая его под руку, чтобы он не споткнулся, вступая на тротуар, я не ощущал ни брезгливости, ни отвращения, меня даже забавляло происходящее — можно подумать, нам с отцом отвели роли в комическом дуэте: при этом я играл простака при клоуне, неизменно вызывающем смех в зале плохо подогнанными протезами, — приемчик ничем не хуже носа Дуранте или глаз Эдди Кантора. Взяв отцовы протезы, осклизлые, слюнявые и т. д. и засунув их в карман, я, сам того не подозревая, перешагнул пропасть физического отчуждения, которая — что, в общем-то, в порядке вещей — пролегла между нами с тех пор, как я вырос.

Я посидел еще у его постели — он, судя по всему, крепко спал — и несколько минут спустя тихо вышел из комнаты. У сестринского поста я задержался — узнать, когда его завтра отвезут в операционную. Затем из телефонной будки в конце коридора позвонил брату в Чикаго.

— Надо надеяться, мы решились на биопсию не только для того, чтобы не бездействовать, — сказал я. — У меня порой мелькает такое подозрение.

— Как он?

— Что тебе сказать, на этот раз, как впрочем и всегда, он встретит опасность лицом к лицу. Никаких отвлечений-развлечений себе не позволит. Тут берут три пятьдесят за право пользоваться телевизором в палате, так вот, он сказал бедняге регистратору — а тому и головы поднять некогда, — что это чистой воды грабеж.

Брат рассмеялся.

— Ничего не скажешь, упрямый стервец.

— Как знать, в наших обстоятельствах, может, оно и неплохо, что он такой упрямец. Я позвоню тебе завтра, когда его привезут из операционной. Его возьмут на биопсию примерно в полдень.

— Угол Первой авеню и Тридцатой улицы, — сказал я назавтра водителю. — Университетская клиника.

— А ты вышел из гостиницы с невредной бабенкой, — сказал водитель, трогаясь с места.

Перед тем как остановить такси, я простоял несколько минут у гостиницы — разговаривал с женой старого приятеля: столкнулся с ней, когда вышел из гостиницы, чтобы ехать в клинику.

— Ну и?

— Натягиваешь ее? — спросил он.

— Не понял.

— Спишь с ней?

В зеркале заднего вида отражалась пара зеленых зенок, которые буравили меня со злобой, еще более поразительной, чем его вопрос. Не задержи меня разговор у гостиницы, я бы не доверил свою жизнь этим зенкам и выскочил из машины, но мне хотелось во что бы то ни стало повидать отца перед тем, как его увезут в операционную, поэтому я сказал:

— Вообще-то нет. С ней спит мой друг. Она его жена.

— И что с того? А он спит с твоей.

— Нет, этот друг не стал бы спать с моей женой, хотя такое, как я понимаю, и случается.

Понимаю — как не понимать: такое случалось и со мной, однако в отличие от водителя я не стал открывать всех карт сразу. Нам предстоял долгий путь.

— Случается сплошь и рядом, приятель, — сказал он.

Я понимал, что сейчас не время связываться с ним, и отделался шуткой:

— Приятно поговорить с реалистом.

В его ответе явно сквозило презрение:

— Вот, значит, как это у вас называется?

Тут я впервые глянул в окно и увидел, что он свернул не туда и удаляется от центра.

— Послушай! — я напомнил ему, куда еду.

Чтобы исправить свой промах, он решил ехать на восток до магистрали ФДР, а там рвануть на юг.