Если она сделала свой выбор, то я тоже свой сделал.

Я слишком много терял, раз за разом отдавая смерти своих близких.

А теперь мне предстояло сразиться с чудовищем похуже.

С любовью, которая разбив мое сердце, превратила меня в безжалостного адвоката, который действовал по налаженной схеме, собираясь лишить предавшую меня женщину самого дорого для нас обоих человека.

Но я был слишком ослеплён ревностью, гневом, болью, чтобы до конца осознавать, что перехожу все границы и нормы, играя грязно и бесчестно. И они все были с Машей, Красавин и вся их огромная семья, огромная толпа родственников, которая делала все, чтобы защитить ее… а нас двое. Только я и Ева, которая каждую ночь просыпалась в слезах и звала маму.

Это было невыносимо. Если я отдам ее, то что останется мне? Кто будет любить меня?

Глава 33

«– Лёгкого пути? Нет легкого пути! Любой мой выбор причинит кому-то боль.»

Николас Спаркс. Дневник памяти.

Настоящее время.

Марк

Дождь лил, как из ведра, пока я сломя голову несся на стареньком «Фольксвагене» матери к дому адвоката. Стелла сидела рядом. Бледная, как мел. Она сжимала руки на коленях и говорила, что у нее плохое предчувствие, что оно ее никогда не обманывает и, что Солнцев ей с первого взгляда не понравился. А я ругал себя за то, что не поехал сразу к нему после того, как Машин телефон перестал отвечать. Теперь, когда мы почти на месте, мне казалось таким логичным и понятным, что именно отсюда нужно было начинать поиски Маши. Я потерял время, обрывая телефон наших братьев и сестер и строя предположения.

– Дождевые капли – это слезы ангелов, которые они льют с небес, чтобы смыть наши грехи, – неожиданно и одухотворённо произнесла Стелла после минутного затишья. Я бросил на нее короткий взгляд. Она вымученно улыбнулась, – Это не я сказала. Дэн Браун. Я вдруг так четко вспомнила эту фразу, Марк.

– Мне казалось спорт – твоя страсть, а не кино.

– Причем тут кино? – раздраженно бросила Стелла. – Я книги читаю.

Я не стал ей ничего отвечать. Мы оба были слишком вымотаны тревогой и своими мыслями. Эта ночь и вправду казалась какой-то мистической, нереальной. Я всегда слишком верил в знаки. Может быть, сам придумывал их.

Моим единственным стремлением было забрать Машу и набить морду ее адвокату, хотя разумом я понимал, что подобные действия с моей стороны могут негативно потом повлиять на очередное судебное решение в отношении ее дочери. Я знал, что не смогу сдержаться, если Солнцев чем-то ее обидел. После всего, что он сделал – долгое и методичное выбивание из него души – это минимум, который я мог ему предложить, чтобы искупить всю ту боль, что он причинил Маше.

Невероятное количество раз я хотел сорваться, поехать к нему и устроить личную расправу, но Маша никогда бы не простила меня за необдуманные действия. Я не хотел ей навредить. Теперь жалею об этом.

Предчувствия Стеллы начали сбываться уже на подъездной дороге. В открытые ворота въезжала машина скорой помощи. Бросив «Фольксваген» на тротуаре, мы со Стеллой ринулись вслед за скорой. Внутри меня натянулась струна, которая грозила вот-вот лопнуть, и я старался не терять головы, но это было сложно, учитывая обстоятельства. Последние недели я провел в постоянном страхе за Машу, за ее нервную систему, за ее сердце, которое не способно пережить так много боли.

И оно не выдержало.

Я сразу понял, что случилось, когда увидел, как Солнцев выносит ее из дома на руках навстречу скорой помощи, из которой неспешно появляются врачи. Маша безучастно лежала в его руках, неестественно бледная, словно заснувшая красивая фарфоровая кукла.

Мы со Стеллой рванули вперед, собираясь устроить по меньшей мере суд Линча, но оба замерли, когда он поднял голову и слепым взглядом скользнул по нам, стремительно направляясь к машине скорой помощи, которая открывала задние двери, готовила носилки.