|
Но поскольку такое утверждение было бы ложным, то оставалось принять идею заразы сатанинским безумием, бессознательного ослепления сердец, умов, душ, словно эпидемия сделала их незрячими и невосприимчивыми по отношению к границам нормального, существующим между ужасом и благом. Как всякая эпидемия, этот бред существовал строго определенное время. Дегрэ был из тех, кто должен был знать это, не позволить распространиться, но был не в силах уничтожить. Кроме того, его ужасало нечто вроде мистического возбуждения, особенно среди женщин, с которым некоторые злодеи погружались во зло и умывали руки в крови. “Итак, этим вечером в Париже, этом мрачном городе у меня есть только это письмо. Я узнал женщину, которая была способна вонзить свой кинжал в сердце монстра, но лишь с целью спасти свое дитя, и в этом вся женская сущность, ибо женщина должна быть способной убить во имя своего ребенка. ...Те, чьими делами я занимаюсь сейчас, кого я смог арестовать благодаря этому письму, кто теперь сидит на этом стуле во время допросов, были бы скорее способны ударить кинжалом в сердце собственного ребенка, и иногда они так и поступают, если это облегчает им путь к Дьяволу и его адской власти. Из-за этого они кажутся мне холодными, словно овеянными ледяным дыханием смерти, как красивы они ни были бы. Когда горечь во время подобных допросов становится нестерпимой, я подхожу к столу, открываю ящик и смотрю на письмо, всегда лежащее в нем, или... я смотрю на Сену через окно... и тихонько повторяю: Маркиза Ангелов! Маркиза Ангелов... Волшебство действует! Я знаю, что ты существуешь... и, может быть, вернешься?.. Где-то вдали от этого мира сверкает огонек... Это она. Однажды ночью, в далеком Новом Свете, который видится мне суровым, мрачным, ледяным, наполненным тысячью незнакомых криков, она написала эти слова для меня. На корабле, я думаю, что это было на корабле, она вывела строки: “Дегрэ, друг мой Дегрэ, вот что я вам скажу...” И только оттого, что я перечитываю его, я испытываю головокружение, которое охватило меня в первый же момент, когда я понял, что она написала мне, она обращалась ко мне. ...Вкус ее губ на моих никогда не забудется... Ее бурные поцелуи, которые облагородили губы недостойного полицейского, который беспрестанно оскорбляет подозреваемых, чтобы заставить их признаться. Ее взгляд, устремленный на одного меня, окутывающий меня светом, музыкой ее голоса, разносящегося в воздухе: "Прощайте, прощайте, мой друг Дегрэ...” Вот что позволило мне сохранить человеческий облик...” Кто-то стучался в калитку. Один из лучников, который стоял на страже его дома, известил о приходе нового посетителя. Тот вошел немного спустя, в сопровождении стража, и Дегрэ, узнав его, адресовал ему широкую и сердечную улыбку. - Приветствую вас, господин де Баргань. Присаживайтесь. Последний, не ответив на приглашение, продолжал стоять, даже не сняв шляпы. Он осмотрелся и внезапно сказал: - Не правда ли, юноша, который только что вышел от вас - это Флоримон де Пейрак? - Да, действительно. Николя де Баргань побледнел, покраснел и пробормотал: - Бог мой! "Они" что, в Париже?! - Нет, пока еще нет. Но их старшие сыновья находятся при короле вот уже три года... - Три года! - повторил собеседник - Уже столько времени. |
