– Это немыслимо! – вопит сенатор (худой, вероятно не больше ста сорока фунтов, со сверкающей лысиной), глядя на меня так, будто я виновна в поражении страны. – С какой стати нам принимать во внимание рекомендации девочки? И Дэя! Вы шутите?! Отдать страну врагу по совету треклятого мальчишки, который должен числиться в списке государственных преступников!

Анден смотрит на оратора, прищурившись:

– Будьте осторожны в высказываниях о Дэе, сенатор, иначе народ отвернется от вас.

Тот усмехается, глядя на Андена, и поднимается во весь рост.

– Президент, – говорит он подчеркнуто издевательским тоном. – Вы вождь Американской Республики. В ваших руках власть над всей страной. И пожалуйста – вас держит в заложниках тот самый человек, который пытался вас убить.

Во мне закипает гнев. Я опускаю голову, чтобы не видеть сенатора.

– По моему мнению, сэр, вам пора что-нибудь сделать, пока ваше правительство – и все население – не стало смотреть на вас как на трусливого, безвольного махинатора-марионетку, выполняющего требования девчонки, малолетнего преступника и группы бездомных террористов. Ваш отец был бы…

Анден вскакивает на ноги и обрушивает кулак на стол. Палата мгновенно погружается в тишину.

– Сенатор, – тихо говорит Анден (тот смотрит на него, но уже не так уверенно, как две секунды назад). – Ваши слова справедливы лишь в одном. Я сын своего отца, я Президент Республики. Я здесь закон. От моего решения зависит, кто будет жить, а кто умрет.

Я изучаю лицо Андена с нарастающим беспокойством. Его мягкое тонкоголосое «я» медленно исчезает в тумане мрака и ярости, унаследованных от отца.

– Вы ведь хорошо помните, что случилось с теми сенаторами, кто участвовал в провалившемся заговоре против меня.

В зале воцаряется абсолютная тишина. Кажется, я даже слышу, как капельки пота катятся по сенаторским лбам. Побледнели даже Мариана и Серж. И среди всех них стоит Анден, его лицо искажено яростью, челюсти сжаты, в темных глазах бушует буря. Он смотрит на меня, и я чувствую жуткую электрическую дрожь, проходящую через все тело, но отвечаю спокойным взглядом. Я единственная в палате готова смотреть ему в глаза.

Даже если наша капитуляция липовая, о чем не должны подозревать сенаторы, не знаю, как Анден будет с ними работать, когда все закончится.

Возможно, ему и не придется. Возможно, мы с Анденом окажемся в другой стране. Или погибнем.

И в это мгновение, сидя между расколотым сенатом и молодым Президентом, пытающимся всех сплотить, я наконец четко вижу свой путь. Я чужая этим людям. Мне здесь не место. Эта истина обрушивается на меня, словно сильный удар, мне даже трудно дышать.

Анден и сенаторы обмениваются еще парой нелицеприятных слов, а потом все заканчивается, и мы выходим из палаты нестройной толпой. Я догоняю Андена в коридоре – его темно-красная форма хорошо видна среди черных сенаторских одеяний – и отвожу в сторону.

– Они поменяют мнение, – протягиваю я ему руку среди моря враждебности. – У них нет выбора.

Он, кажется, расслабляется, пусть всего на секунду. Нескольких простых слов хватает, чтобы рассеять его ярость.

– Знаю. Но я не хочу, чтобы у них был выбор. Я хочу, чтобы они за меня стеной стояли по собственной воле. – Он вздыхает. – Мы можем поговорить наедине? Мне нужно кое-что с вами обсудить.

Всматриваясь в его лицо, я пытаюсь угадать предмет беседы и боюсь его.

– Я живу ближе, – наконец киваю я.

Мы идем к его джипу и едем в тишине всю дорогу до моей высотки в Рубиновом секторе. Поднимаемся по лестнице, молча входим в квартиру. Олли приветствует нас, радуется, как всегда. Я закрываю за собой дверь.