Ревелл посмотрел на него, но надежда в его душе вспыхнула лишь на миг. Потом он все понял.
— А… — ответил он. — Вот оно что.
Уордмэн нахмурился.
— Что-нибудь не так? Я же говорю: вы получите карандаш и бумагу.
— Если пообещаю больше не уходить.
Руки Уордмэна стиснули спинку койки.
— Да что с вами? — сердито спросил он. — Вам не выбраться от-сюда. Пора бы уже уразуметь.
— Вы хотите сказать, что я не сумею победить. Но я и не проиграю. Это ваша игра, по вашим правилам, на вашем поле, с вашим снаряжением. Если мне удастся сести ее вничью, и то неплохо.
— Вы по-прежнему считаете это игрой! — взорвался Уордмэн. — Думаете, все понарошку. Хотите полюбоваться своими деяниями? — Он отступил к двери, махнул рукой, и в палату ввели доктора Эллина. — По-мните этого человека? — Спросил Уордмэн.
— Помню, — ответил Ревелл.
— Он только что поступил к нам. Через час ему вживят Сторожа. Можете гордиться, Ревелл.
— Простите меня, — сказал поэт врачу.
Тот улыбнулся и покачал головой.
— Не за что. Я надеялся, что открытое судебное разбирательство поможет избавить мир от Сторожа и ему подобного хлама, — улыбка Эллина сделалась грустной. — Но суд оказался не таким уж и открытым.
— Вы оба слеплены из одного теста, — заявил Уордмэн. — Вас волнуют одни лишь чувства толпы. Виршеплет Ревелл долдонит об этом в своих так называемых «стихах», а вы — в той дурацкой речи на суде.
— О, так вы сказали речь? — с улыбкой спросил Ревелл. — Жаль, что я ее не слышал.
— Она не очень удалась, — ответил Эллин. — Я не знал, что суд продлится всего один день, и мне не хватило времени подготовиться.
— Ладно, довольно! — гаркнул Уордмэн. — Еще успеете наговориться. У вас будет на это не один год.
На пороге Эллин обернулся.
— Не уходите, пока я не оклемаюсь после операции, — попросил он Ревелла.
— Собираетесь со мной? — спросил поэт.
— Естественно, — ответил врач.
Тюремщик сник.
|