— Нравится? — доброжелательно спросил он, прихлопнув запавший мех, отчего волынка послушно вякнула. — Мне тоже. Звучная погудка, насыщенная и на два лада: если встряхнуть жалейку, лад переменится. — И он действительно встряхнул прилаженную к меху жалейку, чтобы порадовать зевак новым ладом. — Платил-то я за волынку, а получил две. Вот послушайте.

Обескураженный народ, не выказывая радости от удачного приобретения скомороха, стал почему-то расходиться. Так что к тому времени, когда скоморох вытряс, наконец, из жалейки дополнительный, не предусмотренный покупной ценой лад, утомленная Нута осталась перед чернявым волынщиком одна. В смирении ее, в том, как сносила она удручающие завывания расстроенных жалеек, заключалось нечто красноречивое. В сущности, все это время Нута искала располагающее, открытое и смелое лицо. Теперь, когда она увидела волынщика, искать больше было нечего.

— Ну? — юноша глянул с насмешкой. — Плохо наше дело, я вижу. — Резко очерченный, страстной складки рот его менялся, выдавая подвижную натуру.

— Если мне никто не поможет, — прошептала Нута, оглянувшись, — я погибну.

Конечно, она говорила не совсем правильно, с явным мессалонским произношением, но всякий, кто имел расположение понимать, не понять не мог. Понял и юноша. И не особенно удивился. Он скорее насторожился и окинул девушку быстрым взглядом.

— Если мне не поможет никто! — озадаченно повторил он. — Почему именно никто? А если это будет не никто, а кто-то? Чем плохо? Вот послушай: если кто-то мне не поможет, я погибла. Я лично принял бы помощь и от того, и от другого. Но кто-то мне кажется все же понадежней.

Лепель вернулся взором к крошечным замурзанным ножкам и опять задержался на подозрительном наряде из добротной, не заношенной ткани с вывернутыми наружу швами.

— Ты похожа на чокнутую принцессу, — подвел он итог своим наблюдениям.

— Так оно и есть, — призналась Нута, уловив хорошо известное ей слово «принцесса».

— Кстати, насчет чокнутых, — живо заметил юноша, останавливая жестом собеседницу. — Батяня мой на смертном орде заклинал непутевого сына не связываться с ними. Ладно еще, он ничего не завещал насчет принцесс. В противном случае не знаю, как я бы уж с тобой поступил. До принцесс батяня не мог додуматься. Этого он просто уже вместить в себя не мог.

— Меня зовут Нута. Я принцесса Нута, — сказала она так простодушно и непосредственно, что никакое зубоскальство стало уже невозможно.

— Нута, — озадаченно повторил Лепель (ибо это был, конечно же, Лепель). — Ну не знаю… Не знаю, какая из тебя отравительница… но что касается меня…

Он оглянулся не без тревоги, и Нута, болезненно чуткая и настороженная, приблизилась на шажочек, словно желая юношу удержать. Но в этом не было необходимости. Лепель вздохнул, взял молодую женщину за руку и повел, преодолев ее непроизвольное сопротивление.

Они свернули в вонючий тупик, превращенный в свалку, так что кучи старого хлама и мусора грудились выше порогов двух или трех дверей, выходивших в эту неприглядную щель. Зато здесь не было чужих глаз и городской гомон доносился заглушено.

— Ну-ка, ну-ка! — пристроив волынку у стены, Лепель принялся вертеть молодую женщину, беззастенчиво ее ощупывая. Отвел волосы, обнажив шейку, обследовал пальчики с ухоженными ногтями и погладил нежные подушечки ладоней. Потом с какой-то необъяснимой строгостью велел прополоскать ногу в луже и присел, чтобы освидетельствовать ступню на предмет привычных мозолей. Разумеется, ему не трудно было установить, что маленькая женщина никогда не ходила босиком.