– А это кто сделал?

Иссерли посмотрела на деревянные скульптуры за окнами дома.

– Ах, это? Эссуис, – автоматически ответила она. И тут же внезапно поняла, что это вполне могло быть правдой. Она посмотрела на куски плавника, найденные на берегу и обточенные морем так, что они превратились в хрупкие и элегантные скелетики, застывшие теперь в мучительных балетных позах за двойными рамами. Возможно, Эссуис скрашивал зимой одиночество тем, что обрабатывал найденные на берегу корни.

Они выехали в поля, по которым до самого горизонта были разбросаны массивные тюки прессованного сена, похожие в ночи на черные дыры. Одно поле лежало под паром, на другом кустилась почти невидимая в темноте картошка. Там и сям кусты и деревья, лишенные всякой сельскохозяйственной ценности, тянулись от земли к небесам, чтобы выкинуть на побегах разнообразные бутоны в строгом соответствии с тем видом, к которому они принадлежали.

Иссерли знала, что чувствует Амлис: перед его глазами проплывала растительная жизнь, которую не требовалось выращивать в цистернах или выковыривать из скользкой заизвесткованной почвы, – она радостно вырастала сама собой прямо под открытым небом. Акры и акры мирной плодородной почвы, существующей самостоятельно, безо всякой видимой помощи со стороны людей. А ведь это была зима: если бы он видел, что происходит здесь летом!

Иссерли вела машину очень осторожно. Дорога, шедшая к пляжу, не была приспособлена для машин с обычным приводом, а она не хотела покалечить «тойоту» и к тому же все время почему-то боялась, что, если налетит на камень, ее правая рука соскочит с руля и нечаянно заденет за рычажок, приводящий в действие иглы с икпатуа. И хотя Амлис не пристегнулся ремнем и постоянно подскакивал на сиденье от возбуждения, все равно мог случайно получить дозу.

Возле калитки, рядом с обрывом, которым заканчивалась дорога, Иссерли остановила машину и заглушила двигатель. Отсюда открывался хороший вид на Северное море. Этой ночью оно серебрилось в лунном свете под небом, восточный край которого казался серым от нависших снеговых облаков, а западный был усеян звездами.

– Вот это да! – тихо вскрикнул Амлис.

Она видела, как он потрясен. Он смотрел на бескрайний, невероятный водный простор, а она тем временем разглядывала его, абсолютно уверенная, что он этого не замечает.

Прошло немало времени, прежде чем к Амлису вернулась способность задавать вопросы. Иссерли знала, о чем он спросит, еще до того, как он открыл рот, и опередила его.

– Вон та тонкая яркая линия, – показала она, – там кончается море. Ну, на самом деле оно, конечно же, вовсе не кончается. Просто дальше мы его не видим. И там же начинается небо. Понятно?

Амлис воспринимал сейчас Иссерли как хранительницу всего это мира и вел себя так, словно эта планета принадлежала ей. С одной стороны, это было довольно мучительно, но с другой – доставляло ей удовольствие. Впрочем, в каком-то смысле Амлис был почти прав.

Ужасная цена, которую Иссерли заплатила, в определенном смысле, действительно отдала ей в собственность этот мир. И теперь она демонстрировала Амлису, какой могла бы быть среда обитания любого, кто отважился бы принести себя в жертву – а пока никто, кроме нее, не решился. Ну ладно, кроме нее и Эссуиса. Но Эссуис редко покидал свой дом. Возможно, у него просто не осталось на это сил после того, что ему пришлось претерпеть. Красоты природы для него не значили ровным счетом ничего – они оказались не в силах примирить его с действительностью. Она же, напротив, стремилась увидеть все, что только возможно. Каждый день она выходила под это огромное бесстрастное небо и утешалась.

В эту самую минуту на краю утеса, обозначавшего границу угодий фермы Аблах, показалось овечье стадо. Шкуры овец блестели в лунном свете, а черные морды почти невозможно было рассмотреть на фоне темных зарослей утесника.