– Что он означает?

– Брелоки, – он откашлял кровь, – отображают два лица Бога Януса. Он отвечает за двойственность всех вещей. Создание и уничтожение, жизнь и смерть. Брелок, который я разделил на две части, напоминает мне театральные маски, когда одна из них смеется, а другая плачет. Я заколдовал его так, чтобы все физическое зло, которое происходило бы с обладателем смеющейся части в Литерсуме, переходило на меня. Поэтому пуля, предназначенная для тебя, попала в меня. В последний раз ты порезала палец бумагой, не так ли? К сожалению, он не помог против магии муз, мне очень жаль. Это, как принято считать, злом не является.

– Заколдовал? Что? Но как… зачем?

Отец обхватил мое лицо двумя руками, каменный брелок давил на кожу, но не причинял боли.

– Тебе еще столько предстоит узнать о Литерсуме. Не избегай этого. По крайней мере, незапрещенных вещей. – Он стер с моего лица слезы. Его жесты тоже вызывали двоякое ощущение. С одной стороны, он был мне чужим, хоть и являлся отцом. Тем не менее я чувствовала прочную связь, которая укреплялась между нами навсегда.

– Мне так жаль. Это все моя вина, – сказала я и начала плакать.

– Твоей вины никогда не было, Малу. Это была моя вина. Я не понимал, что происходило. Он был прав, я всегда приглядывал за тобой, даже когда началась эта история с убийствами. Мои информаторы в твоем мире дали мне обо всем знать, когда это началось. – Он покашлял. – Я не понял, что произошло. Я никогда не думал, что он мог зайти так далеко и нарушить правила. Но когда я все осознал, было уже слишком поздно. Я потерпел неудачу по всем фронтам. Но теперь я плачу за это и все другое, и это нормально. Твоя жизнь важнее моей. Это ощущают отцы, верно? – Он грустно улыбнулся, и я больше не могла сдерживать шквал слез, которые собирались на моих глазах. Это ведь произошло не на самом деле, правда?

Отец тяжело сглотнул.

– Я горжусь тобой, Малу, навечно. Ты лучшее, что мне удалось создать. Пожалуйста, скажи матери, что я по-настоящему ее любил. Просто все было… очень сложно. Мне очень жаль, что тебе пришлось страдать из-за меня. Пожалуйста, прости меня. А теперь тебе нужно уходить, остается совсем мало времени.

Кровь, которая сочилась из его раны, превратилась из красной в темный цвет индиго. Паркет на сцене раскалывался, деревянные щепки взлетали в воздух, как тлеющая зола. Отец опустился на колени, я пыталась его удержать, но он был слишком тяжелым. Я помогла ему как можно мягче опуститься на пол.

– Скоро все закончится. Вам нужно уходить, – прошептал отец. Я поцеловала его в щеку, что вызвало на его лице улыбку.

– Спасибо. За все. Я никогда тебя не забуду и, конечно, прощаю тебя. – Он закрыл глаза. Он еще дышал, когда я уходила. В моей груди все сжималось, мне хотелось разорваться на две части, чтобы одна часть меня могла остаться с ним. Я бежала к Тому, вокруг которого собрались остальные, так быстро, как только могла в этом состоянии. Он был бледным, капли пота блестели на его лбу.

– Малу, – произнес он, кашляя, и протянул мне руку. Я взяла ее и крепко сжала. Кровь, сочившаяся из его раны, тоже окрасилась в цвет индиго. Мое сердце заколотилось, внутри началась паника.

– Том, мне очень жаль. Мы вынесем тебя отсюда и…

Мнемозина положила руку мне на плечо.

– Малу. Мы не можем взять Тома с собой, – сказала она с глубоким сожалением.

– Почему не можем? Он ведь не из этой истории.

– Может быть. Но он книжный персонаж, он пролил кровь в новой части этой истории. И теперь он безвозвратно переплетен с ней. Он не может покинуть ее.

– Нет. Нет, нет, нет! – кричала я и крепко сжимала руку Тома.